Ослепительное утреннее солнце, после затянувшейся непогоды наконец вновь предстало пред жителями Углича во всем своем великолепии, щедро одаривая долгожданными лучами, словно последней милостью, около двухсот человек, находящихся на главной площади града, половине из которых в этот майский денек предстояло проститься с жизнью.
У Ярослава, протискивавшегося сквозь многочисленную толпу праздных зевак, от яркого блеска и мелькавших пред ним лиц нестерпимо ломило глаза, на которых и без того застыли еле сдерживаемые слезы.
Пробираться к центру площади с каждым шагом становилось все труднее и труднее, и вскоре Ярославу пришлось остановиться, натолкнувшись на непреодолимое препятствие. Прижавшись друг к другу настолько тесно, что затылком ощущалось чужое дыхание, люди плотным кольцом окружили место казни, и прекративший свое движение Ярослав мгновенно стал частью этой непроходимой живой стены.
Волнение, охватившее казавшееся безбрежным людское море, постепенно нарастало, однако Ярослав уже не замечал бурлящей вокруг него многотысячной толпы. До рези в глазах, пытаясь найти знакомые лица, всматривался он в то самое место на площади, где с минуты на минуту должна была произойти расправа доселе невиданного для мирного града размаха.
Гражданам Углича предстояло поплатиться за преданность юному царевичу Дмитрию, который, по тайному приказу Бориса Годунова, был зарезан Михаилом Битяговским. Угличане, гордившиеся выпавшей их городу честью воспитывать будущего самодержца, в праведном гневе растерзали убийцу и его сообщников.
Земля Российская тут же стала полниться слухами о причастности Годунова к смерти царевича, и тот, желая снять с себя все подозрения, решил уничтожить не только участвовавших в расправе над Битяговским, но и всех свидетелей кровавого дела. Под горячую руку Бориса попали как участвовавшие в убийстве Битяговского, так и ни в чем не повинные люди…
Там, куда, щурясь, так старательно вглядывался Ярослав, наконец показалось какое-то движение, и шумевшая все утро толпа, как по приказу, притихла. В полнейшей тишине слова читавшего указ звучали отрывисто, словно удары большого молота, и под каждым взмахом этого орудия погибала чья-то жизнь.
— …Егоркин Евдоким, Евсеев Иван, Евсеев Никита, Евсеев Николай, Зиновьев Павел… — оглашал список приговоренных к смертной казни читавший, и с трижды прозвучавшей фамилией пропала последняя надежда Ярослава на то, что его семья останется в живых.
Волна неописуемой горечи, обиды на весь белый свет накатила на Ярослава, пока стрельцы закидывали петли на шеи его отца и братьев, и сквозь навернувшиеся на глаза слезы, которые уже не было никаких сил сдерживать, он почти не видел, как встрепенулись и вместе с последними вздохами навеки замерли тела его родных.
Ярослав, единственный из оставшихся в живых в семье Евсеевых, не стал дожидаться, когда снимут тела. В отчаянии расталкивая окружавших, осыпаемый с разных сторон всевозможной бранью, он изо всех сил начал выбираться из толпы.
Когда наконец для обессиленного Ярослава место казни осталось далеко позади, он привычной дорогой, которая из-за бывшей в самом разгаре казни теперь пустовала, направился к своему другу Дмитрию. Однако задолго до того, когда стала видна усадьба Ефимовых, Ярослав нос к носу столкнулся с Димкой, который стремительно вынырнул из-за поворота.
— Ярыш! И где тебя черти носят! — выплеснул на Евсеева свое возмущение Димка, однако, заметив еще не высохшие на его лице слезы, смягчился. Беря друга под руку, он уже более мягко продолжал:
— Я же тебя просил не ходить туда… И вообще, как ты только узнал?
— Так, — Ярослав прижал руку к сердцу и, опустив глаза, тихо добавил. — Их больше нет…
Дмитрий даже не нашелся, что на это ответить, и между друзьями повисло тягостное молчание.
— Ты что-то хотел мне сказать? — первым нарушил тишину Ярослав.
— Да, знаешь, а ведь пока ты был… — Димка замялся, — ну пока ты был там, тобой интересовались, так что благодари Бога, что никто не додумался искать тебя здесь.
— Кто обо мне спрашивал? — брови Ярослава удивленно поднялись.
— Люди Салтыкова.
— Глеба?
— Угу, — кивнул Димка. — Ты его знаешь?
— Я-то — нет, но зато его прекрасно знал мой отец, — усмехнулся Евсеев.
— Я зря переживал? — не понял тона Ярослава Дмитрий.
— Нет, не зря. Кажется, теперь переживать придется мне. Сколько я себя помню, у Глеба с моим отцом тяжба.
— Твой отец ее выиграл?
— Нет, — возразил Ярослав, — они, наверное, уже лет десять воду в ступе толкли. Все уже давно привыкли, что земли за Ровным так до сих пор остаются без хозяина.
