Око вселенной - [28]

— Здравствуйте, — буркнул отец, появляясь в проеме кухонной двери и демонстрируя находящимся там Толику, Саше Углокамушкину и Ксюше Мармик свое триумфально-стареющее лицо. — Устал как собака, налей мне чашку чая, сын, и познакомь с друзьями, впрочем, — артист несколько ошарашенно посмотрел на Ксюшу Мармик, — я, кажется, и в этом облике готов узнать хронически неузнаваемую Ксению.

— Ну вот, — огорчилась Ксюша и с печалью посмотрела на Лаперузу и Углокамушкина, — узнали.

На голове Ксюши Мармик было сооружено нечто спиралевидное, раскрашенное в кричащие кислотные цвета. В мажорствующей среде это называлось экстремальной прической. Лицо Ксюши было в боевом раскрасе спецназовца, плюс утрированные «кошачьи глаза» на верхних веках, юбка «вуаля» камуфляжного цвета, колготки-милитари, куртка-дудун без рукавов песочного цвета, милые ботинки малинового цвета на толстенной подошве радужных оттенков.

— Ну и узнал, ну и что здесь такого, — взял артист из рук сына чашку с чаем и сел за стол напротив Ксюши. — У меня профессиональное видение, я человека в любом гриме и после любой пластической операции узнаю. Как я понял, вам нужно, чтобы Ксюша была неузнаваемой.

— Это мой друг, Саша Углокамушкин, телерепортер, а это мой отец, Николай Петрович. Да, — объяснил Толик, — мы хотели сделать Ксюшу неузнаваемой даже для родителей, если бы они увидели ее на экране телевизора.

В это время щелкнула входная дверь, и через мгновение в кухню вступила женщина в английско-ирландского стиля пончо, желтых вельветовых брюках, белых с золотом босоножках на тонких высоких каблуках и с психоделической акцентацией тонов в макияже. В левом ухе женщины болталась сережка-череп из туманного цвета драгоценного опала.

— Чем могу быть полезен? — галантно встрепенулся Николай Петрович, вскакивая с места и предлагая женщине стул. — Я польщен, что у вас есть ключ от нашей квартиры.

— Мама! — Толик подошел к женщине и, поцеловав ее в подставленную щеку, указал на отца: — Это мой папа и твой муж, Николай Петрович.

— Марина, — ничуть не смутился артист, целуя супругу, — я так устал от лицедейства и событий в мире, что даже не смог узнать тебя в первые секунды света, исходящего от твоего лица.

— Ну да, — улыбнулась Марина Яковлевна, с интересом оглядывая участников кухонной сцены, — ты прав — мир переполнен событиями. Ливадеев, подлец, снова сошелся с Ингой и снял «Венецианского купца» с репертуара.

— Дорогая, — Николай Петрович залпом выпил остывший чай и поморщился как от водки, — «Венецианского купца» нельзя снять с репертуара, но я с тобой согласен, Инга стерва и как артистка мало привлекательна, я уже не говорю об этой законченной сволочи Ливадееве. Кстати, Ксюша, — отвлекся от мировых событий артист, — тебе нужен к твоему раскрасу отвлекающий штрих, вот как у Марины, череп в ухе. — Он указал пальцем на супругу, приступившую к изучению холодильника и выбрасыванию оттуда негодных, на ее взгляд, продуктов. — Он выполняет роль блестящей палочки в руках гипнотизера.

— Точно, — согласилась с ним Ксюша, — нужен череп.

Саша Углокамушкин молчаливо восхищался родителями Толика Лаперузы. Они были естественны, как звезды. На них можно было не обращать внимания.

— Зачем тебе череп? — сразу же въехала в проблему Марина Яковлевна. — Если хочешь, чтобы тебя не узнавали на экране в соло-исполнении, наложи на лицо театральный символ.

«Половина лица — черный грим, половина — белый, — мысленно представил Саша Углокамушкин, — черта ассиметричного проявления настроения в уголках увеличенного алым рта».

— И на голове фиолетовая шапочка, — мельком взглянул на Ксюшу Николай Петрович, заодно поинтересовавшись у сына: — Чем это вы занимаетесь, почему не на занятиях?

— Коля, — раздался голос Марины Яковлевны из глубин холодильника, — ты поглупел. Сыну уже двадцать два года, и он зарабатывает в два раза больше нас с тобой. Кстати, — она прищурившись посмотрела на Сашу, — у вас идеальное лицо для роли тоталитарного соблазнителя.

— Не может быть! — Николай Петрович быстро подошел к Саше, охватил его голову двумя руками и большими пальцами оттянул ему нижние веки, внимательно разглядывая зрачки. — Что-то есть, но не для театра.

— Сколько кошмара, — вздохнула Марина Яковлевна, выбрасывая в пластиковый мешок для мусора пакеты с чипсами и упаковку быстрорастворимого супа, до этого она уже отправила туда полуфабрикатные шницеля. — В Москве не осталось ни одной престижной творческой профессии, кроме гангстеризма, стриптиза и депутата государственной думы. Пойду посмотрю, что у тебя творится в комнате.

— Мама, — испуганно попросил ее Толик, — только ни к чему там не прикасайся руками.

— Хорошо. А почему у тебя рука в перчатке, что-то случилось?

— Да, — кивнул головой Толик, — вырос шестой палец, а вместо ногтей — драгоценности.

— Прекрати, — оборвал сына Николай Петрович, — как ты разговариваешь с матерью?

— Нормально он разговаривает, — проговорила Марина Яковлевна, покидая кухню, — правдиво и уважительно…

— Ну нет, — доложил полковник Грюнвальд главе ГРУ, входя в кабинет, — это наглость.

— Конечно, наглость, — поддержал полковника Николай Олегович Дождь, идя ему навстречу. — Америка вообще не имеет права на существование после уничтожения индейцев на своей территории и пристрастия к хэппи-эндам.