Око тайфуна - [26]

.

Важно понять, что ложь действительно представляет собой атрибутивное свойство нашей жизни. В следующей главе мы увидим, как естественно порождает ее пирамида власти с узаконенной моралью — набором случайных принципов, по которым людям не прожить.

Но наше утверждение имеет и обратную силу. Если уродливая система порождает ложь, то в мире, в котором нет и не может быть лжи, мораль не может быть уродливой. Равным образом, отношения власти не могут существовать без лжи, ими созданной.

Пожалуй, можно считать литературным открытием это наблюдение В. Рыбакова. Он был далеко не первым автором, описавшим мир с телепатией. Но он впервые показал, насколько глубоко телепатия должна изменить общественные отношения.

Мы вправе признать реальность, изображенную В. Рыбаковым в повести «Мотылек и свеча», принципиально новой моделью будущего. От классической модели Стругацких-Ефремова ее отличает, прежде всего, существование естественного регулятора человеческого поведения. Иными словами, мир Вячеслава Рыбакова устойчив.

Указанная особенность носит фундаментальный характер и поэтому должна быть рассмотрена особо. Коммунистические отношения подразумевают отсутствие выделенных по своему правовому или имущественному положению групп людей. Пусть такие отношения построены. Тогда проблема устойчивости формулируется следующим образом: можно ли доказать, что в процессе дальнейшей эволюции в данном обществе вновь не возникнут классы?

Модель Рыбакова, по-видимому, отвечает требованию устойчивости. Действительно, в посткапиталистическом обществе открытому неравенству людей всегда предшествует скрытое, прежде всего — неравенство в распределении информации. При наличии телепатического общения что-либо скрыть просто невозможно. Так исчезает самая основа социальной выделенности.

Можно рассуждать менее абстрактно. Абсолютная открытость общества приводит к тому, что каждый знает каждого. Знает и дурное, и хорошее. И тогда либо каждый должен быть абсолютным подлецом (именно абсолютным: любой современный негодяй предпочтет тысячу раз умереть, чем открыть окружающим — пусть таким же, как он — свои мысли и желания), либо подлецов не будет вообще. Телепатия приводит к определенному естественному отбору характеров.

С очевидным недоразумением связано слышанное мной однажды сравнение моделей Рыбакова и Ст. Лема. Определенное сходство книг действительно налицо. Впрочем, все «Возвращения» так или иначе похожи. Есть и некоторая общность главных героев, хотя постоянное чувство вины, которое испытывает Коль, заставляет вспомнить скорее Кельвина из «Соляриса», чем Эла Брегга. Во всяком случае, мир, который изобразил В. Рыбаков, принципиально отличается от мира «Возвращения со звезд». В реальности Лема люди просто не могут ненавидеть, убивать, насиловать. Они начисто лишены агрессивности. Бессмысленно оценивать их поведение, исходя из критериев добра и зла — такая оценка подразумевает свободу выбора, которой у бетризованных нет. В модели Рыбакова каждый волен выбирать свою судьбу. Другое дело, что нельзя скрыть свои мысли и поступки. Но никакого внешнего ограничения телепатия на человека не накладывает. Герои Лема напоминают Азимовских роботов с модифицированным Первым законом. (Помните? Робот не может причинить вред человеку.) Герои Рыбакова остаются людьми, способными не только любить, но и ненавидеть. «Неприязнь естественна для человека, так же, как и любовь, — подчеркивает ленинградский писатель, — стыдны не чувства — их сокрытие. Стыдно их стыдиться». Подчеркиваем еще раз главное отличие двух моделей будущего: у Лема отсутствует свобода выбора линии поведения, у Рыбакова эта свобода сохранена и умножена.

Вновь обратимся к судьбе Коля Кречмара. Одиночество его было нарушено приходом в заповедник компании ребят-студентов. Коль влюбляется в молодую художницу Симу Реброву, но это лишь углубляет его трагедию. Он чувствует себя бесконечно хуже остальных людей. Любовь почти переходит в ненависть, когда Сима показывает ему его портрет.

«На бумаге был он — не дед во сто лет, не то, чем он привык считать себя, как выглядит снаружи — там был Коль Кречмар, вывернутый наизнанку, выставленный всем на поругание вместе со своей поганой душой.

— Да не на поругание же! — отчаянно крикнула она, чуть не плача.

Он зарос неряшливой бородой, пытаясь спрятать в ней усталое насмерть, безнадежное лицо, но эта грязненькая тоска из-за того, что тебя понимают, выпирала наружу. Его глаза, когда-то быстрые, умные — там ясно чувствовалось, что они были такими — погасли, ушли внутрь, сузились, и на плесневелом взгляде застрял замасленный клок похоти. Все, что он знал о себе хорошего, было здесь. Но здесь было и все, что он знал о себе плохого и чего не мог позволить знать никому!

— Почему? — спросила она.

— Ч-что?

— Почему нельзя знать плохое, можно только хорошее?

Вот так. Ну попробуй, объясни… Или они действительно не столько улучшались, сколько учились понимать, принимать друг друга?»

Ребята уходят, и Коль заболевает от одиночества и сознания собственной ущербности.

«— Я умер, — говорит он врачу.

— Люди думают о тебе, — отвечает тот.