Око Соломона - [26]

– Ты полагаешь, что герцог уже созрел для того, чтобы принести вассальную присягу, – прямо спросил Алексей у графа.

– Думаю, лотарингцы успели оценить доблесть византийцев, и у них пропала охота, ссориться с тобой, басилевс.

Алексей Комнин был заинтересован в разрешении конфликта мирными средствами. Ополчение Боэмунда Тарентского находилось в десяти днях пути от Константинополя, и спор с Готфридом Бульонским следовало завершить раньше, чем коварные нурманы успеют соединиться с лотарингцами. Гуго Вермондуа никогда не видел Боэмунда и практически ничего не слышал о нем. Зато Алексей Комнин очень хорошо знал коварного сына Роберта Гвискара, уже однажды нанесшего ему жестокое поражение. После смерти отца Боэмунд оказался недостаточно расторопным и вынужден был уступить наследство младшему брату, за которого горой стояли бароны, а княжество Тарентское, где Боэмунд, в конце концов, обосновался, было слишком мало, чтобы удовлетворить его непомерное честолюбие.

– Я очень надеюсь, благородный Гуго, что тебе удастся разрешить конфликт, возникший не по моей вине, – спокойно произнес Алексей, не отводя глаз от самоуверенного франка. – Это пойдет на пользу не только Византийской империи, но и всему христианскому миру. Союз между Константинополем и Римом очень тяжело складывался, и будет трагической ошибкой, если он разрушится из-за чьей-то неразумной горячности.

Тон басилевса был доверительным, держался он с графом на удивление просто, как со старым боевым товарищем, а потому без труда завоевал расположение тщеславного Вермондуа.

Выезд благородного Гуго из Константинополя был обставлен с чрезвычайной пышностью. Византийцы знали толк в подобных церемониях, да и сам Вермондуа отнюдь не считал себя образцом скромности. Благо средства, полученные от щедрого басилевса, позволяли ему пустить пыль в глаза оплошавшим лотарингцам. Сам Гуго блистал расшитой золотой нитью парчой. Ножны его меча до такой степени были усыпаны драгоценными каменьями, что из-за них не было видно кожаной основы. Доспехами он пренебрег, благо ехал не на войну, а на мирные переговоры, однако шлем, покрытый позолотой и украшенный перьями птиц, он все-таки водрузил на голову, дабы явить себя миру во всем блеске. Протовестиарий Михаил, представлявший на этих переговорах интересы императора, держался по правую руку от графа Вермондуа. По левую гарцевал шевалье де Лузарш в сюрко лазоревого цвета под стать своему прозвищу. Уздечка его коня была украшена серебром, шпоры на сапогах отливали золотом. Прочие рыцари облачились в кольчуги и плащи-шапы из толстого сукна с нашитыми на них белыми крестами. Но кони под ними были таких статей, что лотарингцы только ахали, на них глядя. Французы торжественно проехали по лотарингскому лагерю и остановились у шатра Готфрида Бульонского, не отличавшегося особым великолепием.

Герцог, облаченный, к слову, в простой гамбезон, вышел встречать гостей вместе с родным братом Болдуином и графом Рено де Туле. Все трое в буквальном смысле раскрыли рты при виде столь блестящего посольства. И было чему удивляться, по правде говоря. Гуго Вермондуа, которого лотарингцы терпеть не могли, помня о недавних обидах, не только не понес ущерба в результате конфуза, приключившегося с ним в Адриатическом море, но и сумел вынырнуть из пучины, прихватив у морского царя все его несметные богатства. А чем еще можно объяснить его нынешний цветущий вид и многочисленные побрякушки, которые он навесил на себя, не иначе как в подражание изнеженным византийцам.

– Не такие уж они изнеженные, – заметил шевалье де Лузарш, с очаровательной улыбкой на устах, – коли сумели потрепать отважных лотарингцев.

Улыбка шевалье предназначалась Адели де Менг, вышедшей из соседнего шатра, дабы полюбоваться на посольство. Адель отнюдь не была единственной женщиной в лотарингском лагере, ибо многие жены рыцарей и баронов решили разделить тяготы похода со своими мужьями. Виконт де Менг расценил поведение шевалье де Лузарша как откровенно наглое, но время для ссоры было неподходящим, а потому супругу прекрасной Адели пришлось умерить свой пыл.

– Я полагал, граф Вермондуа, что ты находишься в заточении, более того подвергаешься пыткам, ибо чем же еще можно объяснить прискорбный факт твоего предательства.

Готфрид Бульонский был широкоплеч, но невысок ростом. Красотой лица он тоже не блистал, зато обладал голосом достаточно мощным, чтобы эти его оскорбительные для благородного Гуго слова распространились по всему лагерю. Похоже, герцог, раздосадованный неудачей, решил сорвать злость на графе Вермондуа, благородно поспешившему к нему на помощь. Тем не менее, Гуго сдержал гнев, рвущийся наружу, и ответил зарвавшемуся лотарингцу со свойственной всем Капетингам рассудительностью:

– Для того чтобы быть великим полководцем, Готфрид, мало объявить себя потомком Карла Великого, надо еще научиться побеждать.

Удар, что называется, получился не в бровь, а в глаз, и хорошо, что этот удар оказался словесным. Тем не менее, Готфрид побагровел от обиды и положил ладонь на крестовину меча. Однако обнажить меч ему не дали. Стоявшие рядом с герцогом графы Болдуин и Рено не позволили ссоре зайти слишком далеко.