Окно выходит в белые деревья... - [30]

Моя кровь ей нужна?!

                                            Если надо,

                                                                 готов умереть, как тореро,

если надо, —

                         как жертва его,

                                                     но чтоб не было крови вовеки потом».

Апрель-июнь 1967

Севилья — Москва

КАРЛИКОВЫЕ БЕРЕЗЫ

В. Новокшенову

Мы — карликовые березы.

Мы крепко сидим, как занозы,

 у вас под ногтями, морозы.

И вечномерзлотное ханство

идет на различные хамства,

чтоб нас попригнуть еще ниже.

Вам странно, каштаны в Париже?

Вам больно, надменные пальмы,

как вроде бы низко мы пали?

Вам грустно, блюстители моды,

какие мы все квазимоды?

В тепле вам приятна, однако,

гражданская наша отвага,

и шлете вы скорбно и важно

поддержку моральную вашу.

Вы мыслите, наши коллеги,

что мы не деревья — калеки,

но зелень, пускай некрасива,

среди мерзлоты — прогрессивна.

Спасибочки. Как-нибудь сами

мы выстоим под небесами,

когда нас корежит по-зверски, —

без вашей моральной поддержки.

Конечно, вы нас повольнее,

зато мы корнями сильнее.

Конечно же, мы не в Париже,

но в тундре нас ценят повыше.

Мы, карликовые березы.

Мы хитро придумали позы,

но все это только притворство.

Прижатость есть вид непокорства.

Мы верим, сгибаясь увечно,

что вечномерзлотность — не вечна,

что эту паскудину стронет,

и вырвем мы право на стройность.

Но если изменится климат,

то вдруг наши ветви не примут

иных очертаний — свободных?

Ведь мы же привыкли — в уродах.

И это нас мучит и мучит,

а холод нас крючит и крючит.

Но крепко сидим, как занозы,

мы — карликовые березы

Август 1967

Борт «Микешина»

Метафорический монолог русской интеллигенции впервые напечатан в 1970 году в иркутской газете «Советская молодежь» под стратегическим названием «В Якутии», затем в 1971-м в иркутской книге «Я сибирской породы». Главный редактор получил выговор от руководства Главлита. Напечатано снова лишь в 1987 году в журнале «Знамя». Посвящено директору сверхсекретного сибирского комплекса В. Новокшенову, прототипу одного из героев романа «Не умирай прежде смерти».

ПОПЫТКА БОГОХУЛЬСТВА

Обращаясь к вечному магниту

в час, когда в душе моей ни зги,

я всегда шепчу одну молитву:

«Господи, прости и помоги!..»

И Господь прощает, помогает,

разводя руками оттого,

что людское племя помыкает

милостями столькими его.

Видно, Бог на нас глядит со страхом.

Как бы кто его ни называл —

Иеговой, Буддой и Аллахом, —

он один и Богом быть устал.

Будь он даже некая бестелость

или портативный идолок,

как от попрошаек бы хотелось

спрятаться в укромный уголок.

Только Ему прятаться негоже,

и, согбенный, будто в рабстве негр,

хочет Бог поверить в Бога тоже,

но для Бога в мире Бога нет.

И когда мы с просьбишками липнем,

забывая отдавать долги,

некому шептать Ему молитву:

«Господи, прости и помоги!..»

1967

МОНОЛОГ ПОЭТА

Роберту Лоуэллу

Уходит любимая,

                               будто бы воздух из легких,

навек растворяясь в последних снежинках излетных,

в качанье ветвей с почернелою провисью льдышек…

Обратно не вдышишь!

Напрасно щекою я трусь о шершавый понуренный хобот

трубы водосточной…

                                       Напрасно я плачу —

                                                                                    уходит.

Уходят друзья,

                                кореша,

                                                      однолетки,

как будто с площадки молодняка

нас кто-то разводит в отдельные клетки

от некогда общего молока.

Напрасно скулю по друзьям,

                                                    как звереныш…

Друзей не воротишь!

Уходят надежды —

                                      такие прекрасные дамы,

которых я выбрал в такие напрасные даты.

В руках остается лишь край их одежды,

но жалкое знамя —

                                      клочок от надежды…

Уходит уверенность…

Помнится —

                        клялся я страшной божбою

о стену башку проломить

                                             или стену — башкою.

Башка поцарапана, правда, но, в общем, цела,

а что со стеной?

                                Ухмыляется, сволочь стена, —

лишь дворник на ней равнодушно меняет портреты…

Уверенность,

                            где ты?

Я словно корабль,

                                       на котором все гибелью пахнет,

и прыгают крысы осклизлые в панике с палуб.

Эй, чайки!

                        Не надо. Не плачьте —

                                                                 жалеть меня бросьте.

Меня покидают мои длинноногие гостьи.

Садятся они, как положено, первыми в лодки…

Прощайте, красотки!

Меня покидают мои краснощекие юнги.

Им хочется жить.

                            Справедливо.

                                                   Они еще юны.

Прощайте, мальчишки!

                                            Гребите вперед.

                                                                         Вы мужчины.

А я выключаю бессмысленный рокот машины,

и только талант

                            капитаном небритым и пьяным

на мостике мрачно стоит.

                                                Капитан — капитаном.

Но, грязные слезы размазав по грубой обветренной коже,