Окно выходит в белые деревья... - [26]

мой воспаленный голос выдирая.

Я вас к другим поэтам не ревную.

Не надо ничего —

                                   я все отдам:

и славу,

                да и голову шальную,

лишь только б лучше в жизни было вам.

Конечно, будет ясно для потомков,

что я — увы! — совсем не идеал,

а все-таки —

                      пусть грубо или тонко —

но чувства добрые

                                   я лирой пробуждал.

И прохриплю,

                          когда иссякших сил,

наверно, и для шепота не будет:

«Простите,

                         я уж был, какой я был,

а так ли жил —

                         пусть Бог меня рассудит».

И я сойду во мглу с тебя без страха,

эстрада…

1966

«Любимая, больно…»

Любимая, больно,

                             любимая, больно!

Все это не бой,

                          а какая-то бойня.

Неужто мы оба

                           испиты,

                                          испеты?

Куда я и с кем я?

                             Куда ты и с кем ты?

Сначала ты мстила.

                                   Тебе это льстило.

И мстил я ответно

                                 за то, что ты мстила,

и мстила ты снова,

                                  и кто-то, проклятый,

дыша леденящею

                                  смертной прохладой,

глядел, наслаждаясь,

                                        с улыбкой змеиной

на замкнутый круг

                                   этой мести взаимной.

Но стану твердить, —

                                     и не будет иного! —

что ты невиновна,

                                  ни в чем не виновна.

Но стану кричать я повсюду,

                                                  повсюду,

что ты неподсудна,

                                  ни в чем не подсудна.

Тебя я крестом

                           осеню в твои беды

и лягу мостом

                           через все твои бездны.

1966

«А снег повалится, повалится…»

К. Шульженко

А снег повалится, повалится,

и я прочту в его канве,

что моя молодость повадится

опять заглядывать ко мне.

И поведет куда-то за руку,

на чьи-то тени и шаги,

и вовлечет в старинный заговор

огней, деревьев и пурги.

И мне покажется, покажется

по Сретенкам и Моховым,

что молод не был я пока еще,

а только буду молодым.

И ночь завертится, завертится

и, как в воронку, втянет в грех,

и моя молодость завесится

со мною снегом ото всех.

Но, сразу ставшая накрашенной

при беспристрастном свете дня,

цыганкой, мною наигравшейся,

оставит молодость меня.

Начну я жизнь переиначивать,

свою наивность застыжу

и сам себя, как пса бродячего,

на цепь угрюмо посажу.

Но снег повалится, повалится,

закружит все веретеном,

и моя молодость появится

опять цыганкой под окном.

А снег повалится, повалится,

и цепи я перегрызу, и жизнь,

как снежный ком, покатится

к сапожкам чьим-то там, внизу.

1966

ПИСЬМО В ПАРИЖ

Когда мы в Россию вернемся?

Г. Адамович

Нас не спасает крест одиночеств.

Дух несвободы непобедим.

Георгий Викторович Адамович,

а вы свободны, когда один?

Мы, двое русских, о чем попало

болтали с вами в кафе «Куполь».

Но в петербуржце вдруг проступала

боль крепостная, такая боль…

Да, все мы русские — крепостные

с цепями ржавыми на ногах

своей помещицы — блажной России

и подневольнее — когда в бегах.

Георгий Викторович Адамович,

мы уродились в такой стране,

где тягу к бегу не остановишь,

но приползаем — хотя б во сне.

И, может, в этом свобода наша,

что мы в неволе, как ни грусти,

и нас не минет любая чаша, —

пусть чаша с ядом в руке Руси.

Нас раскидало, как в море льдины,

расколошматило, но не разбив.

Культура русская всегда едина

и лишь испытывается на разрыв.

Хоть скройся в Мекку, хоть прыгни в Лету

в кишках Россия. Не выдрать. Шиш!

Невозвращенства в Россию нету.

Из сердца собственного не сбежишь.

1966

Впервые напечатано в 1968 г.

КОРРИДА ПОЭМА

Единственное, о чем я жалел, это о том, что нельзя установить на бычьих, рогах пулеметов…

В. Маяковский

Севилья серьгами сорит,

                                             сорит сиренью

и по сирени

                       сеньорит

                                          несет к арене,

и пота пенистый потоп

                                         смывает тумбы.

По белым звездочкам —

                                          топ-топ! —

                                                               малютки-туфли,

по белым звездочкам —

                                          хруп-хруп! —

                                                                    коляска инвалида,

а если кто сегодня груб, —

                                                 плевать! —

                                                                          коррида!

Сирень бросает город в раж

                                                         дурманным дымом,

штаны у памятников аж

                                          вздымая дыбом.

Кто может быть сегодня трезв?

                                                      Любой поступок

оправдан вами, плеск и треск

                                                       крахмальных юбок,

а из-под юбок,

                           мир круша,

                                                срывая нервы,

сиренью лезут кружева,

                                             сиренью, стервы…