Окно выходит в белые деревья... - [15]

Писал стихи.

                      Доносов не писал.

И говорить старался все, что думал.

Да,

           защищал талантливых людей.

Клеймил бездарных,

                                     лезущих в писатели.

Но делать это, в общем, обязательно,

а мне твердят о смелости моей.

О, вспомнят с чувством горького стыда

потомки наши,

                          расправляясь с мерзостью,

то время

                   очень странное,

                                                   когда

простую честность

                                    называли смелостью!

1960

ПЕРВАЯ МАШИНИСТКА

Т. С. Малиновской

Машинисток я знал десятки,

а быть может,

                    я знал их сотни.

Те

           — печатали будто с досады,

те

           — печатали сонно-сонно.

Были резкие,

                              были вежливые.

Всем им кланяюсь низко-низко.

Но одну не забуду вечно —

мою первую машинистку.

Это было в спортивной редакции,

где машинки как мотоциклетки,

где спортивные и рыбацкие

на столах возвышались заметки.

И пятнадцатилетним мальчиком,

неумытый,

                    голодный,

                                       ушастый,

я ходил туда в синей маечке.

Я печататься жаждал ужасно!

Весь чернилами перемазанный,

вдохновенно,

                         а не халтурно

я слагал стихи первомайские,

к Дню шахтера

                          и к Дню физкультурника.

Был там очень добрый заведующий,

мне, наверное, втайне завидующий.

Как я ждал того мига заветного,

когда он,

                   вникая замедленно,

где-то в строчке исправив ошибку,

скажет,

            тяжко вздохнув:

                                         «На машинку!»

Там сидела Татьяна Сергеевна,

на заметки презрительно глядя.

В перманенте рыжем серебряно

проступали седые пряди.

Было что-то в ней детское,

                                              птичье,

но какое-то было величье

и была какая-то сила,

независимая и едкая,

даже в том,

                    как она просила:

«Одолжите-ка сигаретку!»

Она морщилась,

                               содрогательно

фельетоны беря бородатые,

и печатала сострадательно

мои опусы барабанные.

И, застенчив, как будто с Фемидой,

я, на краешке стула сев,

так просил ее перед фамилией

напечатать не «Е»,

                                      а «Евг».

И когда мне мой опус новый

положили с «Н. П.»

                                на стол,

мне сказала она с жесткой ноткой:

«Слава Богу,

                       что не пошел!»

Но однажды

                        листочки скомканные

я принес к ней в табачный дым.

А она:

               «Вроде праздник не скоро…

Что — не к празднику?

                                        Поглядим!»

То же скучное выраженье, —

мол, ни холодно,

                                 ни горячо.

Вдруг затихла машинка:

                                           «Женя,

а вы знаете — хорошо!»

…Стал я редко бывать в той редакции.

Просто вырос —

                          немудрено.

Были «ахи», были ругательства,

только это мне все равно.

Дорогая Татьяна Сергевна!

Я грущу о вас нежно,

                                   сердечно.

Как вам там

                      в машбюро

                                           покуривается?

Как вам там на машинке постукивается?

И несут ли стихи свои мальчики,

неумытые,

                       в синеньких маечках,

ожидая от мира оваций,

к Дню Победы и к Дню авиации?!

Одного мне ужасно хочется:

написать такое-такое,

чтоб спасало людей

                                     в одиночестве,

будто тронула мама рукою.

Чтобы я вам принес эту штуку

на машинку

                      и с тем же дрожанием

я испытывал ту же муку

и за почерк,

                    и за содержание.

Чтоб затихло каретки движенье.

Чтоб читали еще и еще

и сказали мне просто:

                                         «Женя,

а вы знаете —

                            хорошо!»

1960

ГРАД В ХАРЬКОВЕ

В граде Харькове —

                                           град.

Крупен град,

                        как виноград.

Он танцует у оград

пританцо-вы-вает!

Он шустёр и шаловат,

и сам черт ему не брат.

В губы градины летят —

леденцовые!

Града стукот,

                      града цокот

по зальделой мостовой.

Деревянный круглый цоколь

покидает постовой.

Постовой,

                    постовой,

а дорожит головой!

Вот блатной мордастый жлоб

жмется к магазинчику.

Град

            ему

                        как вдарит в лоб —

сбил малокозырочку!

А вот шагает в гости попик.

Поиграть идет он в покер.

Град

            как

                   попику поддаст!

И совсем беспомощно

попик прячется в подъезд

«Общества безбожников».

А вот бежит филологичка.

Град шибает здорово!

Совершенно алогично

вдруг косынку сдергивает.

Пляшут чертики в глазах,

пляшут,

           как на празднике,

и сверкают в волосах

светляками — градинки.

Человек в универмаге

приобрел китайский таз.

На тазу у него маки…

Вдруг по тазу

                       град

                                как даст!!

Таз поет,

               звенит,

                              грохочет.

Человек идет,

                           хохочет.

Град игрив,

                    задирист,

                                        буен.

Еще раз!

                   Еще раз!

Таз играет,

                    словно бубен,