Окно в Рай - [2]

— Побочных действия у излучения существуют? — я задал вопрос биофизику еще до того, как утвержденный директором проект был свернут в рулон и готовился отправиться в подвал.

Мне предстояло присутствовать при пробных включениях — называть их испытаниями Вениамин Алексеевич категорически отказывался. И я, естественно, задумался, не получу ли я ненароком каких последствий? ГОСТов и СНиПов на Раевед явно не существовало.

— При используемой мощности — не существует. Отражатели концентрируют излучение внутри мозговой ткани, там его мощность возрастает до субпороговой, и определенные нервные центры, возбуждаясь, переводят мозг в режим порождения внутренних образов. Для самого мозга излучение опасности не представляет.

— Проверено? — пожелал я убедиться наверняка.

Биофизик пожал плечами:

— Проверено, как обычно, на мышах и морских свинках. Для опытов на человеке потребовалась вот эта камера…

Бахтияров действительно был биофизиком и работал в научном институте. Тему Раеведа ему не утвердили, и он действовал сам по себе, тратя собственные сбережения. О перспективах использования прибора не распространялся, коротко отвечая: "Огромные". Аппарат, если верить биофизику, должен был порождать весьма реалистические видения посмертного существования. Какие-никакие мысли о подобном существовании посещали даже закоренелых атеистов, так что в любом случае подвергнутый излучению мозг что-нибудь, да вообразит.

Собственно, даже термин "видения" Вениамин Алексеевич старался не использовать. Восприятие присутствия в раю — или аду — мыслилась ему настолько полным, что там задействовалось даже не пять известных нам органов чувств, а гораздо больше.

— А если Вы в посмертном существовании воплотитесь горой, водопадом. или цветущей розой? — вопросил он меня, сверля пристальным взглядом. — Неужели Вы обойдетесь скудными человеческими возможностями?

В кресло садиться я не собирался, оттого и о последствиях таких экспериментов особенно не задумывался. Чувствовать себя горой — увольте; это не для нормальных людей. Раз или два в день я спускался в подвал, смотрел, как идут дела. Кресло Раеведа напоминало зубоврачебное, только на подголовнике возвышалась пупырчатая сферическая камера многоточечного отражателя. Первое включение аппарата произвел наш институтский электрик: щелкнул тумблером, убедился, что излучатель работает, и немедленно аппарат выключил.

— Все, Рома, принимай работу. Мы свое дело сделали, — прогудел Васек, один из относительно молодых слесарей.

Молод он был лишь относительно официального пенсионного возраста — то есть его еще не достиг. От Васька ощутимо разило вчерашним перегаром, и он явно маялся, дожидаясь обеда.

— Как же я ее приму, если понятия не имею, дает ли эта штука результат? — возразил я ему.

О назначении прибора рабочие знали и прозвали его между собой Гробоглазом.

— Да хошь, я сам на это кресло сяду, а потом расскажу, как там, в загробном мире? — предложил Васек, глядя на меня с надеждой, — Если работает, ты меня отпусти на сегодня. Премия за испытания полагается, или как?

Отпустить слесаря своей властью я не мог, но о готовности Васька лечь жертвой на алтарь науки директору сообщил. А тот немедленно дал добро и пообещал вместе с биофизиком спуститься и присутствовать. Вениамин Алексеевич появился мгновенно, а директор — нет. Может, его кто по дороге перехватил, может, мы его не так поняли, но через десять минут Васек заорал, что далее он ждать не может, что развитие российской науки отлагательств не терпит — и взгромоздился на кресло Раеведа.

Рабочая камера опустилась на его давно не мытую голову, я щелкнул тумблером, засветился огонек на контрольной панели — и все. Тишина, Васек сидит в кресле, лицо его скрыто камерой, он не шевелится, а мы молча смотрим друг на друга. Никто ведь не знает, на сколько этот аппарат включать положено. И даже биофизик не знает. На мышей пять минут воздействовали…

Спустя минуту я выключил Раевед. Камера отъехала вверх, открывая серое, в испарине лицо Васька. Глаза закрыты. Дышит.

— Вась, ты как? — тихо спросил его Егор Платонович, слесарь постарше.

Открыв глаза, Васек потрясенным взором обвел всех окружающих, изумленно, но совершенно без радости буркнул: — "работает", — и, пошатываясь, направился к выходу. Вениамин Алексеевич семенил сзади, лез с вопросами, но Васек, по-моему, его не слышал.

— Он у Вас всегда такой затюканный? — поинтересовался биофизик, вернувшись.

Слесаря отрицательно покачали головами. Назвать Васька затюканным мог только человек, видевший его один раз в жизни и обязательно — спящим. Но с кресла слесарь действительно слез сам не свой. Задумчивый слез, вот оно как. Даже биофизик, человек совершенно посторонний, это заметил и понял — дело неладное. Но раз Васек ему ничего не сказал, то о работе аппарата оставалось только догадываться. Вениамин Алексеевич заикнулся было, что надо бы повторить пробное включение — мол, похмельный человек такие адские муки мог себе представить, что надо радоваться, что он вообще на своих ногах ушел — но желающих повторить подвиг товарища не находилось. Едва биофизик начинал смотреть в мою сторону, я немедленно делал вид, что крайне заинтересован чертежами Раеведа. Предполагать можно было все, что угодно, но Васек выглядел настолько на себя непохожим, что его вид враз убедил присутствующих в работе аппарата. И замечание про адские муки Вениамин Алексеевич сделал совершенно напрасно…