Окнами на Сретенку - [115]

«Сейчас она, стало быть, не замужем, опять работает на грузовике, — закончила рассказ Ира. — Одну комнату у нее забрали, подселили кого-то, одну (бывшую столовую) она сдает Рите, а сама живет в крошечной угловой (бывшем кабинете ее отца), там у нее стоит одна тахта, а кругом снизу доверху полки с книгами». Ира рассказала, что посмотрела на часы, увидела, что уже поздно, и сказала: «Я пойду, мне надо еще заехать к Лоре». — «А кто эта Лора?» — «Моя подруга». Тогда она сказала: «У меня когда-то в детстве тоже была подружка Лора, Лорик Фаерман». Ира упала на стул от удивления, так же как я в начале нашего разговора. Леля взяла с Иры слово, что она не скажет мне, какой она ее нашла. Но пусть узнает, помню ли я ее, и пусть передаст от нее привет.

Я, конечно, на следующий же день написала Леле письмо: «…я все знаю о твоей жизни, милая сестричка Лизизака, и я тебя по-прежнему люблю…» Ответ пришел не сразу. Это была открытка с все тем же, не изменившимся крупным, ясным и простым, почти детским почерком. Она писала, что ей все в жизни надоело, настроение ужасное, «иногда хочется уйти в небытие». А вообще-то она через два дня уезжает в Армению, с кем и зачем — не сообщала. Позже выяснилось, что она там бродила по селениям, выдавая себя за гадалку, и неплохо зарабатывала: ей платили за гадание и яичками, и курочками, и хлебом, и деньгами.

Вернулась она уже в конце лета 1945 года. Не помню, как я узнала об этом, но решила отправиться к ней, прихватив для смелости Люду. Очень уж мне хотелось посмотреть на Лелю! Но нас к ней не пустили. «Она занята», — сообщила ее соседка. «Чем занята? Скажите ей, что это Лора». Минут через пять соседка вернулась: «Она спит. Не могу же я ее будить». И она захлопнула дверь перед нашим носом.

Увидела я Лелю только уже весной 1946 года. Я пришла на Гагаринский днем. Она очень мне обрадовалась и бросилась меня целовать. «Чем это ты тут занимаешься, Лелька?» В комнате у нее стояло два раскрытых чемодана, портфель и сумка, на столе вокруг бутылки с клеем было разбросано множество ее фотографий. Оказалось, что Леля недавно снова вышла замуж — за геолога Леонида И., на девятнадцать лет старше ее. Их познакомила ее сестра Ира. Теперь этот Леонид И. собирался отбыть в командировку в Болгарию, и Ляля говорила, что очень боится, как бы он не забыл ее, не изменил ей, поэтому она всюду расклеивала и рассовывала в его вещах свои фотографии — на внутренней крышке чемодана, в бритвенном приборе, в мыльнице, в карманах рубашек. Сзади на всех фотографиях были надписи вроде «Люблю, люблю…», «Я буду ждать тебя мучительно, я буду ждать тебя всегда…», «Помни меня!» и тому подобное. «А кто же это фотографировал тебя так прекрасно?» — «Это еще в прошлом году один мой друг, Ромм. Не режиссер, а оператор. Он сказал, что у меня совершенная фигура, как у Венеры Милосской, только коленки, говорит, подводят — острые». Следить за Лялей и слушать ее было для меня большим удовольствием, я словно сидела в театре…

Ляля появлялась в моей жизни и дальше. Но об этом потом.

А сейчас наступал 1945 год, год Победы, а для меня год окончания института, год то радостей, то горя и волнений.

1945 год

Мы с мамой встретили этот год шумно и весело, в большой компании, дома у друзей. Я впервые в жизни напилась по-настоящему. Я хвастала, что никогда не пьянею, и мой сосед по столу подливал мне из всех бутылок. От этого «ерша» я дошла до того, что пригласила всех посмотреть «подвиг» — как я умею ходить по одной половице, потом я вообще села на пол и объяснилась в любви совершенно незнакомому пожилому мужчине (профессору из Бауманского института). На следующий день мне было ужасно стыдно; к счастью, все восприняли мои ночные выходки только с юмором.

Однажды ночью, часа в два, в начале февраля в нашу входную дверь раздался страшный стук: «Отоприте! Милиция! Товарищ Фаерман, завтра к трем часам вам надлежит явиться по такому-то адресу на 1-й Мещанской». — «По какому вопросу?» — «Там узнаете. Распишитесь, что вас уведомили». Все, решили мы с мамой, нас выселяют. Оставшуюся ночь мы не спали; потом, в институте, я не в состоянии была высидеть до конца лекций. Я ушла пораньше и, захватив на всякий случай паспорт и справку о том, что мой папа — боец народного ополчения, двинулась по указанному адресу. Меня принял средних лет мужчина в милицейской форме. Сначала он просил меня рассказать о себе, долго вертел в руках справку о папе, потом стал подробно расспрашивать о той квартире, которую мы занимаем (какой этаж, какое отопление, сколько комнат и т. п.). Мои ответы, казалось, озадачили его.

«А что случилось? Почему меня вызвали?» — наконец осмелилась я спросить. «Да так… Вы только еще скажите мне, у вас есть — во дворе, может быть, — какие-нибудь соседи, с которыми вы не в ладах?» Я ответила, что во дворе мы близко знаем только Пастуховых и в хороших отношениях с ними, с соседями по квартире тоже вроде бы не ссоримся. Офицер вернул мне справку, сказал, что я могу спокойно идти домой, даже пожал мне руку. «Вы только соседям-то не очень доверяйте: есть среди них кто-то подлый. А отцу вашему желаю скорого возвращения с победой».