Окна - [41]

Был уже апрель. План по зимней добыче песков — бригада выполнила и перевыполнила. Скоро должны были приехать монтажники — ставить гидроэлеваторные приборы для промывки. Но они только скелеты собирали, а доводила опять же бригада. Тем-то и сильны были шубинцы, что каждый имел по нескольку специальностей: монтажник, бульдозерист, скреперист, бурильщик… В любой момент могли подменить друг друга или сосредоточить силы на нужном участке… Лето предстояло интересное. Собирались, чего раньше никогда не делали, в летних условиях продолжить нарезные работы. Секрет был в том, как изолировать ствол от талой воды, чтоб не затопляло. Еще возникла в бригаде идея по-новому спланировать шахтное поле. Шубин на общем собрании показывал чертеж — получалось, что пески можно было одновременно подавать не из Двух, как раньше, а из четырех камер, а один ленточный конвейер мог обслуживать восемь камер сразу! Считали, во сколько же это вырастет производительность… Ребята работали — со временем не считались! Лично Федя был этому рад — приходил домой, валился и отключался, без снов… В злополучный тот день он собрался на шахту, как обычно, задолго до смены. Хорошо было посидеть в нарядной, Поговорить с кем-нибудь, выпить кружку простокваши, которую готовила им Лилия Ивановна… Погода стояла отличная, на солнце можно было загорать. И стоя на крыльце и жмурясь от обилия света, заметил вдруг Федя, что из почерневшего сугроба вытаял розовый флакончик! Федя подобрал его, подержал в раздумье в руке, и хоть слабым, но повеяло на него полузабытым неистребимым ароматом. Неожиданно для себя Федя почему-то оглянулся и сунул пузырек в карман. И надо же — именно в этот день случилась с Федей эта история!.. Быстро, за четыре часа пробурил он положенное на лаву количество шпуров, «отмазался», как говорят горняки, и бригадир попросил его, «если есть желание», поработать на электробульдозере, зачистить камеру, которая готовилась к актированию.

Скрепером там уже нечего было делать… Электробульдозер — обычный бульдозер, только с электромотором, и кабина снята… Федя подчищал остатки породы, свет фар выхватывал обкромсанные взрывами мерзлые серые стены, местами на них Поблескивал лед, виднелись неглубокие дырочки — следы шпуров. А внизу пласта шла темная полоса — шириной сантиметров тридцать. От приискового геолога Федя слышал, что когда-то, тысяч тридцать лет назад, здесь протекала река, и эта полоса — древний спрессовавшийся речной ил. Федя по опыту знал: как в таком доисторическом иле бур завязнет, с полчаса будешь упираться, пока вытащишь… И то ли был он в тот день рассеян, углублен в свои мысли, то ли просто неосторожен, но задел ножом, сшиб крепежный столб, и к нему в бульдозер свалилась с кровли глыба породы. Бульдозер как шел, так и продолжал идти на целик, Федор хотел отвернуть, но рычаги заклинило этой глыбой, — ни повернуть, ни остановиться, ни выскочить он не мог, его самого придавило к сиденью. Нож бульдозера уперся в стену, машину начало сотрясать и корежить, Федя ощутил боль в зажатой ноге, будто ее кто-то захватил и безжалостно выкручивал приемом самбо, и вслед за тем еще успел ощутить, как выкручивается и сдавливается со всех сторон металлом все его тело… Когда Федя пришел в себя, он по-прежнему сидел в бульдозере, теперь неподвижном и немом. Вокруг, хлопотали ребята. Спасло его, оказывается, то, что мотор упершейся машины не выдержал перегрузки, взвыл напоследок не своим голосом и сгорел. Однако извлечь Федю из груды металла было не просто. Срочно наладили газосварку. Кто-то засек: ровно час и двадцать четыре минуты просидел Федор, скорчившись, в бульдозере, пока сварщики резали, высекали его из металла, как скульптуру. За это время и вертолет прилетел…

В районной больнице определили: ничего страшного — вывих и перелом ноги. Пока хирург возился с его ногой, Федя терпел, стонать себе не позволял, только бормотал иногда сквозь зубы: «Друг мой, завяли душистые розы, взор не чарует уж их красота… Акация… Что за жизнь без веселья?!» Хирург, молодой парень, был ему знаком, в футбол играли в прошлом году на первенство района, Федя, натурально, за «Горняк», а хирург за сборную райцентра… «В бригаду-то я смогу вернуться?» — спросил Федя. «Ну, а куда ж ты денешься?» — сказал хирург. «И в футбол можно будет?» Хирург призадумался: «В футбол? Это я сразу не сообразил, не следовало тебя чинить, мы у вас в этом году первенство собрались отнимать!» И поинтересовался: «А что за стихи ты читал? Про какие-то цветы…» — «Классику надо знать», — сказал Федя… В больнице он пролежал месяц, сначала в гипсе, потом начал ходить с палочкой. Друзья его, естественно, не забывали, зашел как-то и Коля Шубин. Федю волновали две вещи: что он сломал бульдозер и что из-за него бригада может не выйти на первое место, ведь при подведении итогов все учитывается — и травматизм. Коля Шубин успокоил его, что бульдозер давно отремонтирован: «Ты что, не знаешь наших ребят?! Они на скелет мамонта дизель поставят — и побежит!» — а на прочие Федины речи только рукой махнул: мол, мне бы твои заботы!.. Для окончательной поправки Федю послали в санаторий, предлагали на Кавказ, но Федя отказался — нет, на юг он больше не ездок! Поехал на местный северный курорт, там, говорили, и горячие источники, и бассейн, и овощи круглый год вызревают в теплицах… Курорт располагался в уютной, закрытой со всех сторон сопками котловине, здесь уже чувствовалась весна, снегу было совсем мало. «Вот и отпуск, — думал Федя. — Чего еще? Поживу здесь, вернусь на прииск…» Он уже скучал, Девичий вспоминался ему как родной дом. Была середина мая, Федя следил за местными газетами: вот-вот появятся в них знакомые таблички — «Календарь промывки». Это значило: оживут ручьи, и среди них ручей Девичий, заползают по оттаявшим отвалам бульдозеры, забьют тугие струи воды из гидромониторов — поднимется, как выражался знакомый журналист, Большой флаг Промывки… О себе, обо всем приключившемся с ним, о своей мучительной и одинокой зиме Федя почти не вспоминал, а если и вспоминал, то без тягостного чувства. За это время он все обдумал и понял. Конечно, она не желала ему зла, просто натура у нее была такая. И если уж говорить о чьей-то вине, то о его, Фединой, — не сумел он увлечь ее этой жизнью…