Окна - [18]

Начальник лагеря был еще в Магадане, на семинаре лагерных работников — учился руководить, что ли. Через несколько дней он прилетел, привез кое-что из спортинвентаря: бадминтон, несколько мячей, кеды — а главное, кучу плакатов на разные темы: посвященных Дню Советской Армии и авиации, режиму школьника, уходу за зубами и множеству других полезных вещей. Он сразу ринулся прибивать эти плакаты — везде, где мог. Один гласил:

Здесь чистота, порядок всюду,

Здесь вкусен завтрак и обед,

Несите грязную посуду,

А то не оберетесь бед!

Куда нести посуду, каких бед — не указывалось, но он все равно прибил его, на кухне. И вообще в нем видна была страсть прибивать, не только страсть, но и сноровка — хозяйственный был мужик. Мы еще мало его знали, он приехал недавно и преподавал у нас географию. Его звали Щеголев Николай Петрович, но, несмотря на то, ему было уже за сорок, никто из учителей за глаза по имени-отчеству его не называл, а только по фамилии и почему-то с ударением на последнем слоге: Щеголёв. Говорили, что приехал он чуть ли не из Сочи, и я, глядя на него, так и представлял, как он ходит там по своему дому и саду, по своему уютному дворику, скрытому виноградом, и прибивает, прибивает… Завхоз из него вышел бы хороший, но начальником он, видно, никогда еще не был и сейчас считал, что ему повезло — только приехал, и вот начальник — и дело это надо закрепить, показать себя в лучшем виде. Он очень старался.

Да мы и все старались, как могли, к приезду детей привести лагерь в приличный вид — расставили мебель, Повесили умывальники, достали бочки для воды. В один из таких дней над нами в сопки пролетел вертолет, и я порадовался за ребят — наконец-то они улетели.

День приезда детей настал. К обеду на горизонте показалось несколько вельботов. Мы ждали на берегу. Даже милицейский, синий с красным, вельбот выделили для такого случая. Одновременно налетел вертолет, привез самых маленьких.

— Вы не находите, что это похоже на десант? — спросил я Щеголева, но он не ответил — волновался.

Дети, выбросившись из вельботов, рассыпались по берегу, и сначала это напоминало Броуново движение, но мы их окружили, взяли в плен и повели к линейке. Линейка у нас была в форме буквы П, выложена крупной белой галькой, а в центре площадки девочки сделали звезду из толченого кирпича.

— Эх, качелей у нас нет, качелей, — бормотал Щеголев.

Все время он твердил про эти качели, может, с детства у него что-то осталось, какое-то смутное воспоминание, или на семинаре говорили, только он все время твердил про эти качели.

Да у нас вообще ничего не было, не только качелей, — не было еще спортивных площадок, никаких площадок, ни грибов этих, и сам дом был подготовлен плохо: стены мазались, форточки не открывались, а дети, конечно, дрались перед сном Подушками, побелка осыпалась и стояла в комнатах как туман или дым. Так что с приездом детей Щеголев постепенно начал разбираться, что его должность не столько выдвижение, сколько подвох какой-то, только он не совсем еще понимал, за что; я представлял, как перед сном, лежа в постели, он тихо поругивает завроно, который рекомендовал его, и уже не преисполняется к нему благодарностью, а с ужасом думает, что предстоит еще торжественное открытие.

Все дни перед открытием готовили концерт, а я с ребятами постарше оборудовал спортплощадку на берегу, где было порядочно ровного места. Мы разметили волейбольную площадку, сделали яму для прыжков, отмерили на тропинке 100 метров, а главное, врыли столбы, обозначив футбольные ворота. Накануне открытия мы сложили костер, принесли несколько бревен, обложили их плавником, а в центр воткнули здоровый шест…

Проснувшись назавтра, я увидел в окно, что бухта вся белая. «Опять натолкало льду», — подумал я, но, присмотревшись, понял, что это облака отражаются в неподвижной воде. День выдался отличный.

Щеголев с утра бегал по лагерю, решил повесить еще несколько плакатов, и уже вельботы с родителями показались, а он все еще прибивал, и по мере того, как вельботы приближались, увеличивалась скорость прибивания.

Но открытие прошло удачно. Сначала мои поиграли в футбол (я судил!), потом зажгли костер, детишки дали концерт, родители посмеялись, похлопали — словом, все, как у людей. Тут и Щеголев ободрился.

Потом начались будни. Снова зарядили дожди. Каждый вечер на пятиминутке утверждали мы план на завтра, и каждое утро план этот ломался, потому что нельзя было никуда пойти. В конце концов мы стали утверждать два плана — один с поправкой на дождь.

Настольных игр у нас почти не было, да и комнаты специальной не было для игр, вожатые и воспитатели из сил выбивались, И дети были дикие — никогда еще не было у нас лагеря, и они привыкли к свободе там, в поселке. Вожатые тащили их собирать цветы, а им больше нравилось ловить бычков, убегать и, свесившись с дебаркадера, часами вглядываться в затененную причалом воду, где у самого дна таились страшные головастые чудовища с растопыренными перьями, лягушечьим брюхом, скользкой кожей и мерзким запахом — дорогие их сердцу бычки. Пришлось с этим смириться и даже сделать мероприятием, и каждое утро на линейке Щеголев (тут надо отдать ему должное) объявлял: кто ловить бычков — шаг вперед.