Окна в плитняковой стене - [49]

у нас уже ведь был рояль. В доме Германа — золотых дел мастера с золотыми усами… А мне еще не было полных одиннадцати… Летом, по утрам, когда я просыпался и окно в комнате бывало открыто — брат Юлиус тогда еще был жив и каждое утро делал гимнастику, а Харри учил нас спать с раскрытым окном, — ветер приносил к нам поверх просмоленных крыш запахи речной грязи, и камыша, и большой воды и далекий гул рыночной площади…

Да, я был десятилетним мальчишкой, когда впервые увидел, да, господин Пальм, я сам видел, каким человеком, по самой сути своей, был наш отец…

Однажды я просто кожей почувствовал — что-то случилось. И, разумеется, обратил внимание на то, что отец и Лидия о чем-то между собой шептались. И что после обеда Лидия торопливо пару раз куда-то уходила из дому и, возвращаясь, рассказывала отцу о каких-то людях, которые станом расположились со своими телегами на берегу реки, в самом дальнем конце рынка. На мои вопросы Лидия не отвечала, а отец велел мне замолчать. Это еще больше разожгло мое любопытство. Я решил сам посмотреть, что там, на краю рынка, происходит. Был теплый сентябрьский вечер. И уже наступили сумерки. Я пошел на рыночную площадь и увидел: в самом деле у реки собралось несколько десятков деревенских телег, которых обычно в этот час уже не бывало. Выпряженные лошади были привязаны на берегу к культям обкорнанных ив и спокойно хрупали овес. Тут же вокруг трех или четырех костров сидели мужики, в огне пеклась картошка. Окрест кроме них никого не было видно, только двое городовых приближались по улице Ууэтуру, а двое других, беседуя между собой, шли в сторону Каменного моста. И как раз в тот момент, когда я уже миновал площадь и крадучись подошел к кострам, на мосту загрохотали две телеги, они ехали со стороны Заречья и свернули на рыночную площадь, а оттуда к кострам у реки.

— Здорово, мужики… вы что, и есть посланцы?

— Тихо ты… Ну мы. Не ори про это так громко. А вы откудова?

— Из Лайузе…

— А мы пыльтсамааские…. Ну, дак как, выдала вам полиция паспорта?..

— Ага… Выдала.

— Здеся, знаешь, этих колоточных да квартальных хоть пруд пруди, так что лучше уж язык за зубами держать.

— Когда пароход-то пойдет! И откудава?

— Спозаранку, в седьмом часу. Вен тот паровик, что у моста пыхтит.

— Оттудова до Петербурга поди верст двести будет…

— Двести-то верст не страшно, ежели нам удача случится…

Дальше я слушать не стал. Я побежал обратно. Когда я свернул на улицу Ууэтуру, навстречу мне попались еще двое городовых и как раз у нашего дома, в чердачном окне амбара, выходившем на улицу, промелькнули четыре или пять пар солдатских сапог. В ту ночь я дважды просыпался от того, что в соседней комнате возился отец. Я выскользнул за дверь и заглянул к нему: к открытому окну в сторону реки была приставлена стремянка, отец, полностью одетый, стоял на ступеньках и вглядывался в темноту. Когда он ушел, оставив стремянку на месте, я, как был в ночной рубашке, сразу полез наверх и тоже выглянул на улицу, но кроме тьмы и гребня крыши противоположного дома мне ничего не было видно. Тогда я притащил из кухни пустой ящик из-под дров и поставил его на верх лестницы. Когда я залез на ящик и привстал на цыпочки, то увидел, что над противоположным домом стояло зарево от горящего у реки костра. Около шести часов утра я услышал, как рядом в комнате Лидия и отец шепотом разговаривали:

— А какое право имеет на это полиция?! Люди ведь хотят говорить с правительством! Разве это запрещено?!

— Ты — наивный ребенок. Они хотят жаловаться на своих мызников, на барщину, на телесные наказания и прочие насилия.

— Когда это должно произойти?

— В семь часов, когда все пойдут на пароход.

— Откуда ты узнал?

— В канцелярии полицмейстера.

— А кто это будет делать?

— У реки во дворах запрятаны две роты солдат.

— А ты — ты все-таки пойдешь?

— Кому-то ведь нужно пойти.

— А что если мне пойти вместо тебя?

— Тебе — девочке — они не поверят.

Через минуту отец вышел из комнаты, и было слышно, как хлопнула входная дверь. Я уже успел одеться. Только ботинки были на босу ногу. Я выбежал черным ходом через двор в темную мглу, в густые утренние сумерки и увидел: отец шел к реке, близко держась домов. Я последовал за ним на некотором расстоянии. По улице Лодья тоже по направлению к реке медленно двигались три или четыре человека. Я ясно слышал их шаги и, несмотря на сумрак, различал тени. Я мог бы побиться об заклад, что это были городовые. Я спрятался за каменную афишную тумбу, которая как будто нарочно для этого стояла на краю тротуара, а отец, впереди, казалось, совсем слился со стеной дома. После того как городовые нас миновали, я увидел, что отец отделился от стены и двинулся вдоль домов дальше. Я следовал за ним по пятам, обогнул, как и он, полукруг рыночной площади… Дома я как раз тогда читал, ну, как же его… «Lederstrumpf»[94] этого американца и сразу понял, отец хотел идти берегом, чтобы приблизиться к крестьянскому стану со стороны реки, где туман был особенно густым, и помимо того, если бы он шел напрямик через площадь, его было бы издалека видно в свете костров. Ноздрями я ощутил свежую прохладу реки. Ивовые стволы и лошади были совсем рядом, отец прошел между ближними телегами: