Океан. Выпуск 8 - [6]

— Иди гуляй, — сказал боцман рыбе.

Перегнувшись через фальшборт, он кусачками перекусил стальной поводец.

И рыбина медленно погрузилась в фиолетовую пропасть глубин.

Вновь заурчал двигатель машины, поползла из воды хребтина. Концевая вешка показалась.

— Все! — возвестил боцман. — Конец работам! На, океан, на память.

Он стянул с ладоней дырявые, много раз чиненные перчатки и кинул их в воду. Тотчас акула-собака метнулась и проглотила одну из перчаток, а в другую вцепились две акулы. Они дергали ткань, заглатывали, а мы, свесившись над фальшбортом, хохотали.

— Поздр-равляю всех с окончанием яр-русных р-работ! — пророкотало судовое радио голосом капитана. — После уборки палубы пр-риглашаю всех в салон.

— Ур-ра! Да здравствует наш капитан! — заорали мы.

— Ребятушки, быстренько-быстренько, — засуетился боцман. — Все убрать, поводцы скойлать, хребтинку на сушку, палубку прополоскать. Коля, банан… быстренько своих акулок потроши!

— Надоело, — сказал я. — Эй, Вовка, помоги акул в трал смайнать.

— Э-э-э, а как же «найденные в море бутылки содержат важные документы»? — обеспокоился Михайлыч. — Нет уж, надо до конца.

— Давай нож. Вовка, где мой нож?

Увы, пустые хлопоты. Исчезла в трюме одна туша, вторая, третья. Все акулы вскрыты — ничего нет.

— Коля, а эту что же? Последнюю? — спросил боцман.

— Да ну ее. Потащили в трюм.

На палубе уже все было прибрано. Вовка Нагаев стоял с брандспойтом в руках, ждал, когда я расправлюсь с акулой, чтобы скатить палубу водичкой.

— Подожди, Коля. Ей-богу, у этой последней в брюхе что-то лежит, — заволновался боцман и потискал акулу. — Вот, пощупай.

— Ладно. Держи тут.

Лезвие вдруг уперлось во что-то твердое. Я нажал сильнее, и на палубу вывалилась… бутылка! Обросшая ракушками морских желудей-балянусов, она сразу наводила на мысль, что проплавала многие месяцы в океане, прежде чем оказалась в брюхе акулы. Я взял ее в руки, матросы окружили меня, заглядывают через плечи. Э, да в ней что-то есть! Записка?! Какая удача, вот ведь повезло, а я чуть не выбросил эту акулу за борт!

— Бутылка с запиской! — крикнул я. — Ребята, я ведь говорил…

— Эта акула была горькой пьяницей, — захохотал боцман. — Ишь акула-алкоголичка. Да вытаскивай побыстрее записку.

В мгновение ока на палубе собралась вся команда. Осторожно расколупываю красный сургуч, выбиваю пробку, и в ладонь мне вываливается свернутая бумажка. Осторожно разворачиваю ее. Текст по-английски сильно подпорчен водой. Жаль! Однако о чем же сообщается в записке? Читаю, перевожу:

— Так… гм… «никогда не надо терять надежд»… Они не теряют надежды! — говорю я громко. — Так… Тут ничего не понять… Гм, вот здесь кусочек фразы: «… и тогда будешь вознагражден…» Гм… «ба…» Что? «Банан ты зеленый». Что? Какой банан?

— Зеленый! — выкрикивает боцман. — Ха-ха-ха!

— Ребята, я не пойму. Что это вы?

— Это мы… бутылку! — давится от смеха Володя. Слезы катятся по его лицу. — Помнишь в Гвинее? Ездили на остров Касса купаться? Вот там мы и нашли эту бутылку! На берегу! А боцман и говорит…

— А писал текст я, — признается капитан. — Еле-еле отыскал в словаре «банан зеленый».

— Она мне… руку чуть не оттяпала, — стонет боцман. — Отослали мы тебя с палубы, помнишь… акулу выволокли! Я ей в глотку бутылку толкаю, а она выплевывает. Я ей толкаю, а она… О-ох, братцы, не могу больше.

Хохочу вместе со всеми. Что за чудо эта остроумная морская шутка! Ну, боцман, спасибо тебе за все. И за твою рыбацкую науку, и за эту бутылку с запиской из брюха акулы…

Сую записку в бутылку. Запечатываю. Шумно, весело на палубе. Я вглядываюсь в лица товарищей, друзей по такому нелегкому и такому увлекательному труду, и мне хочется сказать им, как я их всех люблю, но не говорю этого, ибо в такой среде не принято говорить о чувствах, волнующих тебя. Но главное — это чувство во мне, оно всегда будет со мной.

Матросы расходятся. Моем с Володей палубу. Теплый парок поднимается от нее, так приятно шлепать по лужам голыми ступнями.

Капитан, включив судовую трансляцию, поздравляет нас с окончанием научно-поискового режима, с тем, что мы освоили ярусный лов тунцов в этих океанских широтах и что уже целый час траулер идет курсом на север, домой.

Солнце садится. Громадный, какой увидишь лишь в тропиках, ярко-красный, распухающий на глазах шар. Чайки, лениво взмахивая крыльями, летят за кормой, переговариваются озабоченными голосами: отчего траулер не ложится на ночь в дрейф? Куда это он?

Боцман ходит по сырой палубе, смотрит, хорошо ли мы ее помыли.

— Дай-ка руку, — говорит он мне. — Испробую силенку твою, дружок.

Я протягиваю ему руку. Он стискивает мне ладонь, но я не охаю, сам сжимаю что есть силы грубую лапищу боцмана.

— Ах ты, банан… созрел! — весело ворчит Михайлыч. — Неплохого матроса я из тебя сделал.

То были самые лучшие слова, какие я услышал от него в этом долгом, таком нелегком для меня рейсе.

Е. Сигарев ГИМН ЛЕДОКОЛУ

Зачастили, потеплели метели.

В белом шабаше не видно ни зги.

Всю неделю

Ходит треск ледовый,

Пробуя шаги.

Работяги катера не при деле,

Держат бухту якорь-цепи кораблей.

Всю неделю ледокол,

Всю неделю

Не жалеет ни себя, ни дизелей.