Океан. Выпуск 8 - [7]

Давит корпусом заторы исправно,

Топит льдины в черноту полыньи.

Слева — красные,

Зеленые — справа

Влажно светят ходовые огни.

Отшаманят над Камчаткой метели,

Разбегутся по заливу катера,

Там, где вмерзли в Заполярье параллели,

Солнце спутает

Дни и вечера.

Где гудки, салютуя ветерану,

Со стамух[1] песцами прыгают в снег,

Он на Тикси поведет караваны,

Путь проложит лесовозам в Певек.

И опять от Уэлена до Тромсе

Над безмолвием арктических орбит:

— Мы пробьемся, — прогудит он, —

                                     мы пробьемся,

Мы на то и ледоколы, — прогудит.

Но однажды над зимовьями усталыми,

Добровольный обогрев неуют,

Вертикальными звенящими кристаллами

Встанут сполохи и небо подопрут.

Неуклюжий,

Повернет он грустно к югу,

Мили хрусткие с разгона дробя,

Сколько миль!

И все для друга, для друга

И ни метра, ни полметра для себя.

Вот и снова город к берегу причален.

И по бухте, не жалея дизелей, —

Посмотрите! —

Ледокол, как Корчагин,

В океан торит пути для кораблей.

В. Тимофеев УЧЕБНАЯ АТАКА

К такому-то часу.

В такой-то квадрат.

Цель расстрелять!

Буи подобрать!

Учебно, но

                вздулись реальные вены.

Учебно, но

воют надсадно сирены.

Реальны — команда,

                  и выкрик,

                          и шаг.

Реальная тяжесть —

                          до боли в ушах.

Реальна усталость —

                        такая усталость,

как будто ни капельки сил не осталось

в скелете и мышцах,

                        в крови и в душе, —

ты выкачан,

                  высосан,

                               выжат уже!

Ты к черту послал бы тревоги и стрельбы,

ты, может, почти умереть захотел бы,

но только

                 тебе перед смертью нужна

одна сигарета,

                всего лишь одна.

Но только тебе перед смертью разок лишь

на землю взглянуть

               сквозь окошки бинокля.

Но только

                тебе дней хотя бы на пять

на Волгу иль Вычегду к мамке слетать.

В. Тюрин ПРАВО НА РИСК Повесть

Кто бы мог предположить, что именно с этого совсем обычного дня начнется короткая цепочка дней, которые так круто изломают устоявшиеся и годами притеревшиеся связи между главными героями нашего повествования? Бывшая дружба вдруг обернется неприязнью, а людей ранее далеких друг от друга вдруг сблизит тайно сосущий восторг риска, бремя трудных решений…

Впрочем, обо всем по порядку. Холодным и слякотным утром 9 июля 195… года сразу же после подъема флага по длинному, почерневшему от времени и от пролитых на него соляра и масла причалу быстро шла группа офицеров штаба одной из бригад. Впереди легко вышагивал невысокий, хрупкий на вид адмирал, в новой щегольской фуражке. Рядом с ним — комбриг капитан первого ранга Щукарев. Рослый, огромный Щукарев чувствовал себя не совсем ловко рядом с адмиралом: чтобы поддерживать беседу, ему все время приходилось сгибаться и неудобно выворачивать шею — вниз и вбок. Но Щукарев с этим мирился. Утро зачиналось удачно, и его хорошего настроения не могли поколебать ни это неудобство, ни гадкая погода.

Несколько дней назад, когда комбриг докладывал адмиралу план боевой подготовки, тот, услышав, что на одной из подводных лодок штаб бригады будет проводить смотр, то есть проверять на ней чистоту, порядок, организацию службы, вдруг почему-то решил самолично возглавить эту проверку. Это странное желание адмирала не на шутку озадачило комбрига: с чего бы это  с а м? И почему он заинтересовался именно этой лодкой? И обеспокоило, хотя лодкой командовал самый опытный из командиров, его ученик и младший друг капитан второго ранга Логинов.

Поэтому комбриг на неделе нет-нет да и заглядывал на логиновскую С-274. Вместе со старпомом Березиным он лазал с чистой ветошью по трюмам, с пристрастием экзаменовал немевших перед ним от страха матросов.

Зато к сегодняшнему утру Щукарев был совершенно спокоен за этот экипаж. Нет, он был не просто спокоен, он гордился лодкой, он был исполнен той непоколебимой веры в нее, в ее экипаж, которая приходит с сознанием, что ты честно и до конца сделал все, что мог. Он лично все десятикратно выверил и вымерил.

Сейчас, направляясь вместе с адмиралом на лодку, Щукарев чуть ли не посвистывал от полноты чувств. Сдерживало лишь присутствие начальства. В легкости, с которой комбриг нес свое большое и отяжелевшее с возрастом тело, в незамутненной ясности взгляда, в бродившей по его лицу тонкой ухмылке откровенно читалось довольство собой.

Адмирал, бросив снизу вверх на комбрига удивленный взгляд, полюбопытствовал:

— Что это вы, Юрий Захарович, нынче так и светитесь?

— Это я так, товарищ адмирал, в личном плане… Внучек вспомнил. Уж больно они забавные стали, — вывернулся комбриг, твердо зная, что упоминание о его внучках сразу же изменит ход мыслей у всех окружающих, включая и адмирала.

И не ошибся. Поспешавшие за ними флагманские специалисты деликатно, но искренне рассмеялись. В бригаде почти каждый знал, что у комбрига, в общем-то еще относительно молодого человека — весной ему исполнилось сорок пять, — было уже пять внучек. Старшая дочь родила ему двойню, средняя — тройню, а совсем недавно вышла замуж последняя, младшая дочь. И теперь офицеры гадали: обойдет она своих старших сестер или нет? Кое-кто даже заключил пари.