Океан. Выпуск 6 - [13]

Хочет так, чтобы каждый дрожал

От щемящего слова…

— Милый! — с чувством закончил за нее Илья.

Только я в эту цветь, в эту гладь,

Под тальянку веселого мая,

Ничего не могу пожелать,

Все, как есть, без конца принимая.

Он замолчал, с улыбкой уставясь на Наташу.

Она тоже смотрела ему в глаза, но за стеклами очков не могла рассмотреть их выражения. Ей казалось, что тишина, установившаяся в каюте, не может закончиться просто так, и случится что-то большое и важное.

Но ничего не случилось. Качнувшись, Илья прислонился к переборке.

— Ты удивила меня, девочка… Но стихи вредны, когда идет война. Это может испортить нам характер. Лучше выпей. — Он снова нацедил стакан виски из своего пояса.

В коридоре раздались тяжелые шаги. Постучав, в каюту вошел боцман. Наташа принялась складывать на свой поднос тарелки. Анатолий Степанович молча кивнул ей на дверь, она вышла.

— Выпей, ботсвэйн, — сказал Илья, назвав боцмана по-английски.

Приняв стакан, Егоров с минуту молча, с недоумением смотрел на него, потом подошел к раковине и выплеснул виски. Илья инстинктивно подался к переборке, когда боцман повернул к нему потемневшее, осунувшееся за этот день лицо.

— Философию разводишь, Кравцов?

— Почему бы нет, Анатолий Степанович? Как видите, все в порядке, мы на месте.

— А я всяко думал, но не это, нет… Что ж ты, друг, так сделал?

Илья пожал плечами.

— Анатолий Степанович, мы виноваты, но не делайте проблем из пустяков. Хорошо, я извиняюсь, что не пришел в пивную ровно через двадцать минут. Если хотите, повторю это и на собрании. Достаточно?

Боцман с интересом поглядел на Илью.

— Ишь ты, как гладко: извинился — и чист. Вроде как у попа на исповеди. Нагрешил, исповедался — и начинай по новой. — Боцман встал. — Ладно, Кравцов, не надо мне извинений.

* * *

Утром следующего дня их вызвал к себе капитан. Михаилу Кирилловичу Селиванову было под пятьдесят. Высокий, богатырского сложения человек с седой шевелюрой и мясистым, изрытым оспой лицом, он казался Васе суровым и таинственным, как капитан Немо. Михаил Кириллович редко выступал на собраниях, еще реже разговаривал с рядовыми моряками, хотя сам начал службу в парусном флоте палубным юнгой.

Даже замечания по работе не делал лично, предпочитая передавать их через своих помощников. Однажды Вася вытряхнул из ведра мусор с наветренного борта. Бумажки и щепки полетели по всей палубе. Как назло, в это время на палубу вынесло капитана. Вася даже голову втянул в плечи, ожидая грома и молнии, но Михаил Кириллович задержался возле него всего на секунду и, не сказав ни слова, проследовал дальше. Зато потом капитан вызвал старшего помощника и сказал ему, что, по всей видимости, боцман плохо приучает юнгу к порядку на работе. Чиф дал нагоняй Анатолию Степановичу, а уж тот, по своей боцманской должности, взялся потом за Васю.

И хотя Вася до сих пор не слышал от капитана ни одного сердитого слова в свой адрес, он испытывал перед ним сильнейшую робость. Теперь этот всесильный человек сидел за столиком в своей просторной каюте и слушал Илью, объяснявшего причину их прогула. Стармех и боцман были тут же.

— Так, — произнес капитан, когда Илья закончил. — Значит, Кравцов, по-вашему рассуждая, ничего особенного не произошло. Выпили мальчики по чарке, повеселились, немного запоздали, но, в общем, оба на судне и незачем поднимать шум. Так я вас понял?

— Почему? — Илья пожал плечами. — Вообще-то я признаю: мы нарушили, так сказать, дисциплину… Но, товарищ капитан, если рассуждать не по уставу и параграфу, а по совести, то ведь действительно ничего не случилось. Правда, мы заставили немного поволноваться нашего руководителя. — Илья кивнул боцману: — Я перед вами еще раз извиняюсь, Анатолий Степанович, но что еще можно нам, так сказать, инкриминировать?

— Ишь ты как славно: «инкри-ми-нировать»! — Капитан прошелся по каюте. — А у вас, Леонид Петрович, нет вопросов?

Стармех наклонил голову.

— Война еще не закончена. Сегодня каждый из нас — на фронте он или в тылу — прежде всего солдат Родины! А ты вел себя, как подгулявший купчик. И ты, Березин, тоже. — Обратился стармех к Васе. — Стыдно! Стыдно или нет? — переспросил он, уставившись на Васю.

Вася с трудом разжал челюсти:

— Да.

Все остальное он воспринимал как в тумане. Он почти не слышал, что говорили ему, что отвечал он сам, лицо его и все тело горело, как в лихорадке, холодный пот струился под рубашкой. Никогда, никогда еще в жизни ему не было так тяжело и совестно. Пусть бы лучше били, но только не это.

Заметив его состояние, капитан и стармех переглянулись.

— Наверное, все ясно, — сказал капитан. — Юнге придется на первый раз вынести выговор, а вам, Кравцов, как старшему, да плюс за пьянство в каюте — пять суток карцера. Время военное. Можете идти. Боцман, останьтесь.

Когда Илья и Вася вышли, капитан сказал:

— Мальчишка-то как будто неплохой, а, боцман?

— Молодой еще, — сказал боцман. — Так бы он не дал себя свернуть с дороги. Душа в нем рабочая.

— «Рабочая… рабочая»! — проворчал капитан. — Воспитывать их надо, а мы говорить научились слишком много. И они у нас перенимают. Вот что, боцман, завтра, с выходом в рейс, поместите Кравцова в карцер, освободите для этого какую-нибудь кладовую. Пусть там подумает на досуге. А придем во Владивосток — надо перевести его в каботаж. Пусть ума наберется, при его образовании это не повредит. Вам за всю эту историю я объявляю выговор. Ясно?