Окаянная сила - [45]

Своего насильника и жениха она за это время видела дважды. Получив, как видно, нагоняй от Баловня и дядьки Андрея, он держался с Аленкой тише воды, ниже травы, однажды только намекнул, что вдвоем-то лечь — теплее выйдет, но расхрабрившаяся Аленка так его шуганула — сама своей отваге удивилась.

— Да ну тя к шуту! — огрызнулся Федька. — Всё одно ж повенчаемся! Вот санный путь станет — повезу тебя к батьке Пахомию, покамест мясоед.

Аленка молила Бога, чтобы тепло подольше задержалось, и потому, что зимней одежонки не имела, и — из-за Федьки. Дождалась жениха! При одном взгляде на него, нескладного, кулачки сами сжимались. Бить бы его, месить, пока не поумнеет!

Такие лихие мысли прорезались в ней, когда она впервые своего незадачливого суженого при дневном свете увидала. Тут только догадалась неопытная в обращении с мужчинами Аленка, что Федька еще очень молод, от силы ему девятнадцать. И среди налетчиков дядьки Баловня он — младший, потому и прохаживаются на его счет все кому не лень. Младший, бестолковый, одна только борода и есть — на двух бояр станет! Борода-то выросла, а ума не вынесла… Борода с ворота, а ума с прикалиток…

И вспомнится Аленке, как он, окаянный, на нее навалился, как вопила от ужаса, — ну, так бы и благословила дурака пестом по лбу!

Одно было во всем этом благо — на болотном острове никакие стрельцы Аленку не сыщут, в застенок не поволокут. Порой она даже задумывалась — а не спас ли ей жизнь Баловень со своими налетчиками?

Рано утром бабка Голотуриха добежала до избенки, торкнулась в стенку. Аленка наскоро сотворила молитву, обулась и, пытаясь на ходу угрызть свое вчерашнее неудачное печево, вышла наружу.

— Держи-ка, купчиха, — Баловниха протянула ей обещанный кожушок. В нем и впрямь оказалось сподручнее.

Синюю телогрею Аленка теперь носила не щегольски — завязав на спине длинные рукава, а наоборот — вдевая в те рукава руки. А поскольку кроили ей, как на боярышню, то рукава, будучи отпущены, свисали ниже колен, приходилось их собирать и закреплять наскоро изготовленными зарукавьями. Кожушок поверх телогреи был неплох, а Баловнихе ферезея оказалась в самый раз.

Пошло их по орехи три бабы — Баловниха, Катерина да Аленка, да Катеринина старшенькая — Дарьица, десятилетняя девочка, да бабка Голотуриха. Вела Баловниха — она знала, на что глядеть, путь по болоту держа, да где сворачивать. Бабка же по дороге толковала про всякие страсти, Христом-богом упрашивая Дарьицу с Аленкой не отставать от старших, не терять их из виду. Аленка слушала вполуха.

Вдруг ее внимание привлекла россыпь красных ягод. Она присела на корточки, задержав тем шедшую за ней след в след Катерину.

— Да клюква это! — сказала недовольная баба. — Не видала, что ли?

— Клюковку трижды в год собирают, — назидательно заметила бабка Голотуриха. — Как лето кончится — клюква тогда обильна и крупна, да только тверда, в холодной воде дозревает. Этой мы уже малость запасли. Потом — после заморозков, тогда она самая вкусная. Скоро за ней отправимся. И есть еще клюковка-подснежница — перезимует она под снежком и от того делается слаще. Вот похолодает — и будем мы с тобой по утрам пить горячий взварец из малины и клюквы.

Аленка с великим недоумением глядела на кочку — ей почему-то казалось, что клюква непременно должна расти на высоких кустах. А она вовсе понизу стелилась.

С чего-то Аленке вздумалось, что по орехи пойдут той же дорогой, которой Федька вел ее на остров. А дорога оказалась иная — куда короче.

И, видать, где-то поблизости пролегал наезженный путь — когда Аленка тащила к мешку лукошко с орехами, послышалось ей конское ржание, и не так, чтоб очень далеко.

Она прикинула — с какой бы это было стороны?

Какое-то время Аленка слышала лишь лесные шумы да шорохи. И вновь донеслось!

Тут у нее из головы напрочь вылетело, что надежнее всего — отсидеться на болотном острове, что в Москве показываться опасно, что, выберись она с болота, неизвестно даже, к кому идти, у кого помощи просить! Перекрестясь, поставила Аленка лукошко и быстро пошла на звук.

Так уж вышло, что она оказалась в настоящем лесу впервые в жизни. И, не имея под ногами даже едва приметной тропы, вынужденная огибать каждое дерево и каждый куст, вскоре она дала такого круга, что, как ни прислушивалась, ничего расслышать не могла. Да еще и под ногами сделалось топко.

Испуганная этим Аленка стала озираться.

Она оказалась в ложбине между холмами, и вовсе непонятно ей было, как она сюда угодила. Холмы и взгорки окружали ее со всех сторон.

Ложбина была болотистой — ноги вязли по щиколотку. Но вокруг по склонам торчал впритык еловый сухостой, и хвоя осыпалась, чуть тронь. Елки, толщиной с Аленкино запястье, стояли до того часто, что протиснуться меж ними мог бы разве что заяц.

Но зайца тут не было, вообще ничего живого не было, и птицы тоже не пели.

Аленка попыталась вернуться тем же путем, каким пришла в ложбину, но сухостой словно спрятал прореху меж стволами. И хуже того — ей показалось, что елки теснее встали вокруг нее, словно загоняя ее в середину болотца.

Она перекрестилась и прошептала молитву Иисусову. Но не расступился вокруг нее сухостой, и хуже того — стволы, которые сперва показались Аленке прямыми, как бы маревом подернулись и стали кривиться, корчиться, вихляться.