Окаянная голова - [2]

Он задумался и добавил.

— Отчаянный, храбрый, но к тому же и подлый. С окаянной головой. Чистому человеку та вещица в руки нейдет, а нечисть и близко к лабазу подойти не может. Вот сколько ко мне уже людей приезжало, а все какие-то благородные попадались. Так и уходили ни с чем.

— Сдается мне, Антон Ильич, хотите вы меня обидеть? Никак на лице моем написано, что я низкий и бесчестный?

Помещик лишь похлопал попутчика по плечу.

— Да полно вам, Сергей Платонович обижаться. Чай не на государевом приеме. А ежели вы такой честный и благородный, то прикажите поворачивать обратно. Все равно у вас ничего не выйдет.

Офицер молча покусывал губу и разглядывал ухмыляющегося помещика.

— Ладно, — наконец подал он голос, — чего уж греха таить. В святые угодники я точно не гожусь.

Неожиданно лошадь жалобно заржала и встала, как вкопанная. Помещик встрепенулся.

— Сергей Платонович, дорогой, есть пистоль?

Офицер отчаянно оглядывался по сторонам, тщетно пытаясь хоть что-то разглядеть в непроглядной тьме.

— Стреляй по кустам! Бог виноватого сыщет! — запричитал помещик.

— Да нет у меня оружия никакого, — огрызнулся офицер, испуганно пялясь в ночной лес.

Неподалеку в темноте мелькнули два красных огонька. Раздался громкий рык.

— Гони, ирод. — Прикрикнул на застывшего возницу помещик. — Привалился к облучку, как свинья к корыту.

Очнувшись от наваждения, возница дернулся, схватил вожжи и начал судорожно их дергать.

— Н-но, давай родимая, — почти умолял он испуганное животное.

Наконец лошадь захрипела и, что есть мочи, рванула вперед. Повозка летела вслед за обезумевшим животным, подпрыгивая на ухабах и колдобинах. Казалось еще немного, и она перевернется. Но, Бог миловал, а уже через несколько минут лесная чащоба закончилась и в ярком свете луны показались господские поля, вслед за которыми тянулись редкой вереницей убогие крестьянские домики.

— Слава Богу, вот и Ивановка, — перевел дух помещик.

* * *

Ужинать сели уже за полночь. Разбуженная дворня зажгла свечи и накрыла стол.

— Давай сперва по водочке дерябнем. — Антон Ильич придвинул к себе рюмки. — Моя Анисья знатное белое винцо делает. Как выпьешь, так даже за душу берет!

Офицер кивнул, залпом опрокинул стопку и, тут же, сморщившись, потянулся за закуской.

— Что, не пошла? — улыбнулся Антон Ильич. — Как говорится, первую перхотою, а третью охотою. Давай, свет мой, Сергей Платонович, закусывай, голубчик.

Офицер не заставил себя долго упрашивать и с жадностью принялся за еду. Холодный борщ с плавающим поверху жиром особого аппетита не вызывал, но в животе после пережитых треволнений призывно урчало.

Хозяин тоже отхлебнул из тарелки, поморщился и посмотрел на гостя.

— Ложка-то узка, таскает по три куска: надо ее развести, чтобы таскала по шести. Анисья! — крикнул он.

Раздался топот босых ног и кухарка Анисья, закутанная в платок появилась в дверях.

— Ты, что ж, думаешь, раз время позднее, то мы эту гадость есть будем? А ну неси нам чего-нибудь стоящее…

«Стоящим» оказались: жареные грибочки, подрумянившийся бараний бок и запеченный в тесте тетерев. Ночник просверкал до зари. Спать легли уже на рассвете.

* * *

Ближе к вечеру следующего дня, Антон Ильич давал указания гостю.

— Вот он, тот самый лабаз, — рассказывал помещик, показывая офицеру, покосившийся сарай, стоящий на отшибе, к которому от дома вела заросшая бурьяном тропинка.

— Внутри, ничего интересного, — помещик с усилием отворил скособоченную дверь. — Так, хлам разный. Но вот это место особенное.

Он, разбросал ногой валявшееся повсюду сено и подвел гостя к пяточку земли посредине сарая.

— В полночь, здесь огонек появляется. Будто светляк крупный светит. Вот, как появится, надо сразу копать. Заступ вона стоит, к стене прислонен. Если признает тебя амулет, то в руки дастся. А возле лабаза я телегу запряженную поставлю. Выйдешь и езжай в лес по проселочной дороге. Увидишь поляну, жарками усыпанную, слезай и жди.

Офицер, как зачарованный слушал помещика. Обхватив плечи руками, он покачивался из стороны в сторону и о чем-то мрачно размышлял.

— Антон Ильич, а живой то я вернусь?

— Вернешься, Сергей Платонович, у нечисти все по совести, не то, что у людей. — Успокоил офицера, хозяин. — И не забудь золота взять. Пудов десять проси. Но, чур, уговор — половина награды моя.

— Слушай, Антон Ильич, а не боишься, что я душегубом окажусь? И, за это самое золота, тебя жизни лишу? — глаза офицера недобро сверкнули.

Хозяин лишь пожал плечами.

— Нет, не боюсь. Не из корысти собака кусает, из лихости. А лихости в тебе, Сергей Платоныч, уж прости, ни на грош.

* * *

Ближе к полуночи, офицер уже изрядно подкрепленный белым хлебным винцом Анисьи, подошел к лабазу. Ночь, как назло выдалась ненастная, бурная. Да, в общем-то, и весь день, начиная с обеда, дождило. Офицер, поёживаясь от пронизывающего покосного ветра, зашел в лабаз. Строение, еще при свете поражавшее своей удручающей ветхостью, сейчас казалось старым прогнившим склепом. Тлетворный запах, сочился отовсюду, а тихое шуршание крыс, заставляло офицера каждый раз вздрагивать. Достав из кармана пахитоску, офицер закурил. Клубы дыма образовывали в сыром помещении причудливые узоры, превращаясь, то в сказочных зверей то, сворачиваясь в клубки, как невиданные доселе змеи. Сердце мерно колотилось в груди офицера, руки заметно подрагивали, но решительно стиснутые зубы говорили о неустрашимой решимости. Долго ждать ему не пришлось. Свечение он заметил почти сразу. Убедившись, что чуть видимый огонек, пробивающийся из земли, ему не примерещился, офицер, не долго думая, схватил заступ и начал копать. Комья земли отлетали в сторону, несмотря на холодную ночь, офицер покрылся испариной, и вот, откинув в сторону очередной пласт земли, он увидел то, что искал. Проклятая табакерка из копытного рога ярко светилась в темноте. Офицер присел на корточки и долго рассматривал желанную вещь. Затем осторожно, словно боясь обжечься, протянул руку и подрагивающими пальцами взял заветную табакерку. Она сияла и переливалась огнем, казалось, еще секунда и обожжет руку, но внутреннее пламя не жгло, а лишь холодило.