«Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 1 - [22]

В огромном большинстве случаев для местного розыска, в связи с ликвидацией данной группы, дело уже не представляло интереса, и никакие старания производящего дознание по этому делу «офицера резерва» не могли прибавить ничего существенного. Между тем «офицеры резерва», совмещая обязанности следователя по делу и жандармского офицера, часто стремились к тому, чтобы возобновлённым дознанием открыть что-то новое. Дознание затягивалось, редко помогая местному розыску, а иногда даже вредя ему. Иной раз при допросе обвиняемого приходилось, что называется, «раскалывать» его — и такой «расколовшийся» начинал давать откровенные показания, в которых появлялся вдруг новый, не указанный в служебной записке местного розыскного учреждения. Этот новый, вскрытый дознанием революционер в большинстве случаев был отлично известен соответствующему охранному отделению и не ликвидирован по розыскным соображениям (хотя бы, например, потому, что он слишком близко стоял к секретной агентуре и его арест в данное время был признан нежелательным). Между тем после такого «откровенного показания», зафиксированного в протоколе, новое, «всплывшее на поверхность» лицо должно было быть обыскано и даже арестовано. Часто это расстраивало планы розыска, и в таких случаях служебный пыл и рвение «офицеров резерва» не шли в руку с интересами розыска.

Чтобы работать с местным розыском «рука в руку» и не навязывать ему своих «открытий» по дознанию, я, как «офицер резерва» при Петербургском жандармском управлении, принял на себя правило: после получения дознания заезжать в местное охранное отделение и обмениваться данными моего дознания с тем из чинов охранного отделения, который вёл розыск по делу перед тем, как оно попало к производству в мои руки.

Конечно, за исключением таких «неувязок» между интересами розыска и дознания, последнее весьма часто при умелом «разматывании клубка» приводило к новым и интересным фактам, способствовавшим как розыску, так и пресечению преступления.

Среди жандармских офицеров, с которыми мне пришлось прослужить в Московском управлении около девяти месяцев, находился ротмистр, исполнявший обязанности адъютанта по строевой и хозяйственной частям. В этой области секретов не могло быть, и все бумаги, проходившие по его столу, не имели на своём правом углу надписи «Секретно» или «Совершенно секретно». Тем не менее, когда я, приступая к моей новой должности, подошёл однажды к столу, за которым сидел этот ротмистр, он быстрым движением руки прикрыл от меня содержание лежавшей перед ним небольшой служебной записки и многозначительно заметил мне: «Виноват, господин поручик, это совершенно секретно!» Я был очень удивлён такой необыкновенной конспирацией, но потом неоднократно встречался с ней, главным образом там, где она вовсе не была нужна. Среди офицеров Корпуса жандармов встречались любители поиграть в Шерлока Холмса. На практике они обычно оказывались плохими детективами.

Я скоро усвоил все премудрости адъютантского дела, и мой новый начальник, генерал Шрамм, стал относиться ко мне ласково. Я научился составлять в общем несложные записки, которые требовались от меня по моей должности, и начальник управления подписывал их без поправок, хотя и был на этот счёт очень требователен. Одним, впрочем, я не мог удовлетворить его: генерал всюду ставил, где надо и не надо, запятые. Без этих запятых, расставленных им собственноручно, в дополнение к заранее уже проставленным автором, никакая служебная бумага его не удовлетворяла. Он употреблял лиловые чернила, и все служебные записки были покрыты многочисленными лиловыми запятыми.

В общем, это был ребёнок в генеральском жандармском мундире. Необыкновенная смесь наивности, немецкой пунктуальности, старческой, при случае, раздражительности и глубокой веры в значительность своих распоряжений и действий составляли сущность его характера. Как начальник дивизии в отношении Московского жандармского дивизиона, он регулярно посещал его, производил очередные смотры новобранцев, учебной команды и конского ремонта[59]. Эти смотры представляли собой такие водевили, что я боюсь, что, описывая их в самом сокращённом виде, я не смогу убедить читателя в том, что я не сгущаю краски.

По должности моей в Московском жандармском дивизионе, сначала в качестве начальника команды новобранцев, потом — начальника учебной команды, а затем и по должности исполняющего обязанности адъютанта начальника Московского губернского жандармского управления, мне пришлось неоднократно присутствовать на этих смотрах. Генерал Шрамм, как пехотинец в прошлом, ничего не понимал ни в лошадях, ни в верховой езде. Этим пользовались эскадронные командиры и при осмотре, например, новых, приведённых в ремонт лошадей неизменно проводили перед генералом раза по два, а то и по три наиболее «фасонистых» коней. На экзамене учебной команды генерал, благодушно улыбаясь, восторгался положительно всем. Подозвав какого-нибудь бравого, молодцеватого жандарма, вытянувшегося в струнку перед начальником дивизии, генерал начинал расспрашивать его: «Как твоя фамилия? Какой ты губернии? А у тебя есть брат или сестра?» На все ответы, вылетавшие истовым звуком из горла бравого жандарма, генерал благодушно повторял: «Прекрасно, братец, прекрасно!» Генерал красиво картавил, не совсем чисто выговаривал букву «р», и без конца повторял своё «прекрасно» — у него выходило «пгекгасно». Сказав «прекрасно, братец» и всё же не удовлетворяясь этим, он ещё раз выражал удовольствие или мне, как начальнику команды, или командиру того эскадрона, в котором числился отвечавший жандарм. Генерал не задавал обычных вопросов, относившихся к службе (он, по-видимому, мало что мог спросить в этой области), а ограничивался, так сказать, семейно-бытовыми. Например, указывая на совсем новое, расшитое красными петушками полотенце, заботливо повешенное в изголовье кровати, спрашивал жандарма, вытянувшегося в струнку в ногах кровати: «Это твоё полотенце, братец?» — «Так точно, ваше превосходительство, моё!» — следовал громогласный ответ. «Прекрасно, братец ты мой! Прекрасно! Кто же тебе вышивал это полотенце?» — «Так что, ваше превосходительство, сестра!» — «Прекрасно, братец! Спасибо, господин ротмистр! Очень хорошо!» — это уже обращаясь к командиру эскадрона. Затем следовали приблизительно такие вопросы: «А ты любишь свою сестру?» — «Люблю, ваше превосходительство!» — истово вопя, отвечал жандарм. И так до бесконечности с очень маленькими вариантами при каждом посещении жандармского дивизиона.