Охотники за душами - [12]

Я записываю даты и названия фракций. История никогда не казалась мне бессмысленным нагромождением чисел и событий – это на самом деле мой любимый предмет. В отличие от большинства одноклассников, которые считают ее скучной, для меня история – нечто очень живое и лично задевающее. У меня есть любимые периоды, вроде времени Тюдоров или Второй мировой войны, в которых я особенно хорошо разбираюсь – могу перечислить факты и события так точно, словно бы они имели место вчера. А если хорошенько сосредоточиться, то у меня даже получается словно бы перенестись туда и увидеть внутренним взглядом, как все было на самом деле.

«La Terreur был отмечен массовыми казнями так называемых врагов революции. В целом экзекуции было подвергнуто более 40 000 человек, из них 16 594 казни были выполнены посредством…»

Чок!

«…посредством гильотины, а больше 25 000 жертв на всей территории Франции казнены самочинно, без суда. Практически вся аристократическая верхушка Франции…»

Чок!

Я, вздрагивая, отрываюсь от чтения на третьем тупом коротком ударе, который слышится из-за окна. Наконец выглядываю наружу, чтобы увидеть, как наш сосед мистер Дженкинс возится в своем садике, одетый в зеленую ветровку, знававшую лучшие дни. Сейчас он под старой яблоней рубит коротким топориком груду оставшихся после обрезания кустов веток. Сейчас всего-то сентябрь, но мистер Дженкинс человек основательный и любит заранее набить дровишками для камина свой дровяной сарай. Я возвращаюсь к чтению под стук топора, создающий неровный, но постоянный ритм на заднем плане: «Чок… Чок… Чок».

«…Гильотина, которую тогда прозывали Великой Национальной Бритвой, стала своеобразным символом революционного времени, приобретя страшную славу тем, что именно на ней были казнены главные фигуры уничтоженной монархии – в том числе король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта».

Внизу страницы иллюстрация – репродукция картины маслом, изображающей казнь Марии Атуанетты на площади Революции 16 октября 1793 года. Мне очень легко внутренним взором воспроизвести эту сцену в действии – как если бы я стояла среди толпы. Низложенная королева в белом платье, с белой шалью на плечах, в белом чепце с черной лентой… Она с королевским достоинством сходит с открытой повозки под улюлюканье и свист собравшихся на площади. Ее конвоиры одеты в красно-сине-белые туники, цветов революции; они злорадно скалятся, грубо подталкивают ее вперед, к эшафоту… Она поднимается по ступенькам и по пути случайно наступает конвоиру на ногу – само собой, с ее губ слетает вежливое Pardonnes-moi. Палач – тот самый Шарль-Анри Сансон, чудовище, чье имя осталось в веках, – грубо состригает длинные волосы Марии, чтобы удар лезвия гильотины пришелся на открытую шею. Бывшая королева преклоняет колени для тихой последней молитвы – и ложится на доску. Привычным деловитым движением Сансон слегка сдвигает королеву вперед – и фиксирует ее шею в деревянной колодке…

Толпа безмолвствует. Глаза каждого зрителя кровавой драмы прикованы к ней, все жадно ожидают, когда с лязгом упадет огромный нож…

Коротким движением Сансон высвобождает лезвие, и… ЧОК!

Голова Марии-Антуанетты, отделенная от тела, падает в корзину, и народ разражается возбужденными криками: «Vive la Nation! Vive la République!»

Сансон за волосы выхватывает голову из корзины и высоко поднимает ее на всеобщее обозрение, толпа вокруг ревет от восторга – и в этот самый момент кто-то хватает меня за запястье. Я в ужасе оборачиваюсь и вижу перед собой физиономию мужчины, щерящегося в щербатой усмешке. Это лицо… я знаю его – это лицо сегодняшнего бродяги с рынка! Только здесь и сейчас он гладко выбрит и одет в мундир национального гвардейца.

– C’est elle! C’est elle! – вопит он, вздергивая мою руку, чтобы Сансон заметил.

Палач резко оборачивается, его черные, как угли, глаза полны недоверия и ярости. Он швыряет в мою сторону отрубленную голову королевы и орет по-французски во весь голос: «Казнить ее! Казнить ее во имя Революции! Свобода, равенство, братство!»

Множество рук, вцепившись со всех сторон, тащат меня к эшафоту, потом вверх по ступеням, пока толпа возбужденно скандирует: «На гильотину! Á la guillotine! Á la guillotine!»

Меня, пытающуюся сопротивляться, укладывают на доску, пристегивают ремнем, который больно впивается в тело. Со стуком падает деревянная колодка, зажимая мою шею меж двумя планками. Теперь, когда голова моя зафиксирована, я могу только смотреть перед собой – в намокшую от крови плетеную корзину. В груди поднимается отчаянный крик, но быстро обрывается, когда стальное лезвие падает и…

Я рывком просыпаюсь, выпадаю обратно в реальность. На губах угасает невольный крик, переходя в слабый стон. По виску течет струйка холодного пота. Я неосознанно хватаюсь рукой за шею. До чего же яркий кошмар – я будто бы еще чувствую, как острое лезвие касается кожи, разрезает плоть…

Настольные часы показывают двенадцатый час. В окно проникает холодный лунный свет, лучи достают до моей кровати. Кролик Коко сидит на подушках боком, под странным углом, уши свесились на одну сторону – вид у него такой, будто шея сломана.