Охотники на шпионов - [59]

Перед началом Первой мировой войны организация № 30 вела с территории Франции разведку в Германии и включала в себя сеть негласных агентов, в том числе в Дрездене, Франкфурте-на-Майне, Лейпциге, Мюнхене и Саксонии. Особо ценным среди них был писарь 19-го германского корпуса, добывший мобилизационные планы корпуса на 1913-1914 гг. Агентурная организация № 30 быстро разрасталась и увеличивалась количественно. Так, в проекте бюджета ГУ ГШ на содержание негласной агентуры на 1914 г. говорилось, что увеличен кредит на содержание агентурной организации полковника Лаврова в Западной Германии «ввиду выяснившейся необходимости включить в штат этой организации наблюдательного агента, который должен, с одной стороны, сопровождать начальника организации или его помощника на периодические их свидания с агентами-резидентами для выяснения и пресечения возможного за ними наблюдения со стороны германской контрразведки, а с другой — производить надлежащее обследование лиц, предлагаемых агентом-вербовщиком организации на должности агентов-резидентов».

Работа требовала от Лаврова постоянного напряжения моральных и физических сил и вызывала обострение болезни. Это приводило к частым нервным срывам, и он неоднократно обращался к руководству ГУ ГШ с заявлениями об отставке. Военный агент во Франции граф А. А. Игнатьев пытался успокоить его, предлагал отдохнуть, взяв отпуск, и подготовить себе замену. «Болезнь (чахотка), сделала его до крайности нервным и мучительно самолюбивым, хорошо, что он остается, так как для дела трудно найти более ценного человека», — писал в ноябре 1913 г. Игнатьев руководителю 5-го делопроизводства ГУ ГШ полковнику Энкелю. Через месяц Игнатьев вновь обратился к Энкелю с письмом, в котором писал следующее: «Нахожу необходимым посоветовать тебе оставить его на некоторое время в покое, не посылать запросов и т. п. Мне очень становится тяжело иметь дело с этим несчастным больным, но таким честным и хорошим человеком».

После Октябрьского переворота, в ноябре 1917 г., новое руководство ГУ ГШ обратилось со специальным запросом о Лаврове и его организации к тому же Игнатьеву. В ответ 14 ноября 1917 г. Игнатьев сообщал следующее: «Полковник Лавров имел собственную организацию и был мне представлен моим предшественником графом Ностицем на предмет передачи ему через меня денежных сумм и секретных донесений в запечатанных конвертах. В подчинении ни моем, ни Ностица Лавров не состоял, и потому никаких документов о его организации в моем управлении не имеется. Ввиду работы Лаврова под непосредственным руководством Энкеля передал Ваш запрос ему». Однако никаких документов, что Лавров работал под руководством Энкеля, в архивах не имеется. Можно предположить, что он подчинялся непосредственно руководству ГУ ГШ в лице генерала Монкевица.

Дальнейшая судьба талантливого контрразведчика В. Н. Лаврова нам не известна. Среди разведчиков и контрразведчиков Белой армии он не зафиксирован. Нам известно, что в спецслужбах стран Антантовского блока после революций и гражданской войны российский полковник Лавров также не значился. Вполне возможно, что, подобно многим представителям российских спецслужб, оказавшись в эмиграции, он занял нейтральную позицию, отказался воевать против своего народа и в то же время не перешел на службу новой российской государственности.

Таким образом, события Русско-японской войны и Первой российской революции подвели своеобразный итог развитию российских спецслужб в XIX - начале XX в. Они подтвердили необходимость реформирования военной разведки и целесообразность создания специальной контрразведывательной службы. В существенной реорганизации нуждался аппарат МВД — и прежде всего Департамент полиции, охранные отделения и Заграничная агентура. Стало очевидным, что решение задач государственной безопасности требовало не только солидного материального, но и нормативно-правового и кадрового обеспечения. Внешние противники Российской империи все больше начинали делать ставку на антигосударственные силы внутри страны, национально-освободительное движение, революционные партии и либеральную оппозицию. Опыт борьбы с японским шпионажем показал, что российские революционеры готовы идти на сотрудничество с явными антироссийскими силами, пользоваться их материальной и моральной поддержкой для достижения своих эфемерных целей. Выступая в Государственной думе, российский премьер-министр Петр Столыпин просил 20 лет внутреннего покоя для осуществления своих реформаторских начинаний, но не получил даже года.

Еще один, не менее опасный враг гнездился внутри самого аппарата государственных учреждений Российской империи. Это был бюрократизм, который, подобно раковой опухоли, уничтожал все здоровое и живое в дряхлеющем организме Российской империи. Ведомственное соперничество бюрократических структур дополнялось внутриведомственным, склоками и взаимным подсиживанием, завистью к удачливому или наиболее талантливому коллеге, подхалимством и низкопоклонством перед вышестоящим начальством и высокомерием и пренебрежением к подчиненным. Каждый руководитель ведомства или государственной структуры считал своим долгом провозгласить «новый курс», в отличие от своего предшественника, назначить на ключевые места в аппарате удобных и лично преданных ему людей. Поэтому все реформаторские усилия российских государственников неизменно вязли и тонули в болоте бюрократии. Так или иначе, но именно она осуществляла политический суицид Российской империи в конце XIX — начале XX в.