Охотники и ловцы рыб - [46]

— Да? Ты видел?! Или просто поверил женскому рассказу?

— Ваше Величество! Ты напрасно подозреваешь ее в такой лжи. Но я действительно видел тот бой своими глазами. Мы как раз ворвались в вежу в тот момент.

— Эта девчонка смогла продержаться против воинов?!

— Смогла. Она вооружена клинком из отличной стали. Такой стали мы здесь и не имеем. Клинок, направляемый даже слабой женской рукой, пробил кольчугу ее противника. Тот верзила, по-моему, был не слишком привычен к мечу. Я бы сказал, что он привык к топору, так он махал своим клинком. Но у меча против топора преимущество длины, не говоря уж о том, что в тесноте вежи размах не тот. Пришлось, видно, сменить более привычное оружие на менее привычное.

— Был?! То есть твоя невеста прикончила в бою верзилу, махающего мечом как топором?! Это ты хочешь мне рассказать?

— Нет. Прикончил верзилу я. Но Любава его ранила, кровь хлестала из пробитой правой руки. Дальше она только уворачивалась от ударов нападавшего. Его защиту пробить больше не могла, это ты прав, но и он не мог ее прикончить, я своими глазами видел, когда к ним прорубался. Рядом с ней находился совершенно измученный Рагнар. Его, видимо, Любава и защищала. В этот момент кто-то сбоку бросил в нее сулицу. Если ее кольчуга так же хороша, как и клинок, то сулица, даже брошенная с близкого расстояния, ее бы не убила, но с ритма боя дружинница бы наверняка сбилась, и тот верзила разрубил бы ей голову. Рагнар, видимо, просчитал это за секунду и отбросил дочь в сторону. В него попала и сулица и меч того верзилы. И только тут подоспел я. Вот так было дело.

— А моя Предслава? Как ты думаешь, почему она не поднялась наверх?

— Не знаю? Сказала, что предпочитает смерть плену.

Болеслав опустил голову.

— Дура баба, — еле слышно сказал он. — Ну чего ей не хватало? Умерла…

Он помолчал, поднялся на тронное возвышение, сел на трон и понурился.

— Ладно. Я закрою глаза и одобрю твои грамоты от моего имени. У тебя действительно не было времени, раздобывать подлинные. Ладно. Но знаешь ли ты, — король поднял голову и пристально посмотрел на своего рыцаря, все еще стоявшего перед троном со скрещенными на груди руками, — что в свите твоей невесты укрывался тот самый монах, который вызвал раздор между мной и моей княгиней, между мной и моим архиепископом?

— Как?! — потрясенно выдохнул Всеслав и даже руки опустил. В его голове в этот самый момент все детали сложились в четкую картину. И пришлось поверить, что тот простонародный монах, который исцелял поселянок от всех их женских болезней и был тем самым ревностным священником, который обличил правителей этих земель в творимом ими беззаконии во имя неугодной Богу высшей цели.

— Да. Отец Афанасий. Ты не знал? Так вот. С женщинами я не связываюсь. Твоя невеста не пострадает. Но этого монаха ты мне найди и выдай, — голос Болеслава стал глухим от еле сдерживаемой ненависти, в которую вылилось его горе от неожиданной смерти удивительной женщины, красавицы-княгини Предславы Владимировны. — Уж этот святоша-то мне за все заплатит.

Всеслав взглянул в яростные глаза короля, молча низко поклонился в знак согласия и вышел в неприятной тишине, которая, казалось, холодила ему спину. Он вышел из тронного зала в пустую приемную, и вдруг навстречу ему шагнул ожидавший конца его разговора с королем человек. Одетый в полное облачение православного монаха, с куколем по самые брови, делающим его необычайно высоким, с шелестящей сзади черной мантией, с седой длинной бородой, тот самый отец Афанасий приветствовал Всеслава неспешным кивком. И молча прошел в зал, где все еще сидел на кресле-троне первый польский король.

Всеслав не стал ждать, чем кончится их встреча. Он очень устал, отчаянно тревожился за Любаву и потому, не задерживаясь больше в Гнезно, отправился во Вроцлав.

* * *

Любава устроила в своих больших покоях лечебницу. На сундуках, на подстилках из соломы лежали тяжелораненые Творимир и Негорад. Негорад бредил, звал в бреду Оллисаву, невнятно ей что-то обещал, за что-то просил прощения. Творимир молча метался в горячке, да так, что по очереди дежурившие рядом с его постелью Сольмир и Добровит, с трудом удерживали воина на постели. Любава спала урывками, изготавливая необходимые настойки, растворы, мази, питательные полужидкие блюда. Лучше всех выглядела, как ни странно, Ростила. Ей рассказал о смерти Харальда Сольмир. Рассказал осторожно, внимательно глядя на нее, ожидая тяжелого приступа горя. Но та побледнела, вздохнула, положила обе руки на живот… и успокоилась. Все силы души у нее сейчас уходили туда, где медленно рос их с Харальдом сын. С ниспадающими из-под головного убора соломенного цвета длинными косами, аккуратная, спокойная, светлая, она выглядела так, что люди невольно оборачивались, чтобы еще немного ею полюбоваться. Даже стонущие в горячке больные затихали, когда Ростила поправляла им постели.

Вот эту картину сплотившихся в общем горе на чужой земле друзей и застал вернувшийся во Вроцлав Всеслав.

— Послушай, что там произошло, на нижнем этаже вежи? — спросил его Сольмир, сразу, как только они оказались одни во внутреннем дворике замка. — Я был вместе с лучниками наверху. А Любаву сейчас не спросишь. Сам видишь, какая она.