Охотник Зеро - [31]

Все занятия в университете временно отменили. Профессор Бертен проводил митинги со студентами прямо в лекционных залах и шагал впереди студенческих колонн по улицам Парижа. Но ему не удалось увлечь меня революционными призывами. Я ходила глазеть на баррикады, сожженные автомобили и разбитые витрины. Меня захватывал хаос разрушения, а не идеалы революции, которые защищали булыжниками из парижских мостовых. А вот что по-настоящему задевало мою жизнь, так это дефицит бензина на автозаправках. Ходили слухи, что страна будет полностью парализована, и я, как угорелая, носилась с канистрами в поисках топлива для моей любимой машинки. Я бежала из Парижа с ощущением, что больше сюда уже никогда не вернусь. У японской авиации тоже были перебои с топливом. Цурукава наверняка должен был подчиняться строгим нормам расхода топлива во время учебных занятий. Даже история стала нашим с ним сообщником.

В том мае упокоилась с миром бабушка, тихо, во сне. Погребальная служба прошла в приходе улицы Бьенфезанс. Когда у меня за спиной раздались первые звуки органа, мне почудилось, что бабуля открывает молитвенник и передает его мне. Что до моей матери, стоявшей рядом, то никаких молитвенников у нее в руке не было. Только ладонь ее мужа. Я вдруг вспомнила обо всех молитвах, что шептала ради ее спасения и которые, в конце концов, были услышаны богом. Она стояла, смиренно потупив взор, ни одной слезинки на нежных щечках. Но на кладбище, когда гроб с бабушкой стали опускать в могилу, где уже лежал дедушка, она рухнула наземь без чувств. Я не сразу заметила это, потому что в этот момент замерла у разверстой могилы, пораженная внезапно открывшейся истиной: а ведь мой отец был погребен без гроба. Ну, для Цурукавы это было объяснимо: он же по-прежнему летает, но где же сейчас мой отец? На дне океана, конечно же. До чего я глупа! Он был погребен в глубине морской пучины. И его труп давным-давно изъеден морской солью. Что это на меня нашло? Я проглотила комок, застрявший у меня в горле, взяла кропило и сделала крестное знамение, как меня просили со всех сторон.

Мой отчим устроил для нас ужин во вьетнамском ресторане, с хозяином которого он познакомился в Индокитае. Он засыпал меня вопросами. Пришлось рассказать и о печальной попытке устроиться на ниве образования и о заброшенной диссертации. «Но чем ты тогда занимаешься? — спросил он. — Как ты проводишь время?» Что я могла сказать? Промолчать? Я загадочно улыбнулась и выдала первое, что пришло на ум: что у меня появился друг. «Ну конечно, у такой красавицы должен появиться приятный молодой человек! — воскликнул он. — Почему ты не взяла его с собой?» Мамочка бросила на меня пристальный взгляд. Она повернулась ко мне лицом, что произошло, наверное, впервые за последние двадцать пять лет. Покраснев, я опустила голову на грудь. Отчим решил замять тягостную паузу и заказал шампанского, сказав, что это дело надо спрыснуть и что пора уже познакомить паренька с нашей семьей. Вообще, он мировой парень, мой неожиданный отчим. За десертом он поделился одной мыслью относительно моего будущего: мне нужно осваивать информатику, заявил он, за этой наукой — будущее, во Франции о ней еще мало известно, но она уже бурно развивается в Соединенных Штатах. Если я хочу, он может поговорить кое с кем из Honeywell-Bull, чтобы устроить меня на стажировку. Мама по-прежнему не отрывала от меня взгляда. Ну прямо буквально не могла оторвать от меня глаз, в которых застыл огромный знак вопроса. Я с трудом досидела до конца ужина. Однако в то же время мне не хотелось так быстро с ними расставаться, и я проводила их до самой гостиницы. Правда, когда на прощание мамочка провела ладонью по моей щеке, я не выдержала и бросилась прочь, чтобы не разрыдаться у них на глазах. На следующий день у меня не было сил встречаться с ними вновь. Так и не попрощавшись со мной, они отбыли к себе на юг на машине их приятеля, командующего военно-морским округом, у генералов, наверное, были другие нормы на бензин, не такие, как у простых смертных.

Оставшись без бензина, я сидела все время дома, что положительно сказалось на моих успехах в изучении японского. Теперь у меня даже получилось писать коротенькие письма Цурукаве, которыми я обвешивала все стены в квартире. Время от времени, когда я совсем уж выбивалась из сил, я включала радио, чтобы послушать о событиях, пролетавших за моим окном. После чего я пыталась составить краткое содержание новостей на японском, чтобы Цурукава тоже был в курсе событий. Спала я мало, поскольку с розовыми таблетками я выбросила и снотворное. Однажды ночью, когда мне в очередной раз не спалось, и я слушала в который раз один и тот же репортаж о Биланкуре, я покрутила ручку и попала на передачу, посвященную молодым талантам в современной музыке, то есть Брюно. С того прощального дня наши судьбы так ни разу и не пересеклись. Ведущий программы объявил «Рондо». И я не выключила радиоприемник. Более того, я сделала звук громче, а сама бесстрашно вытянулась на диване. Прелюдия к потрясению невиданной силы.

Когда раздались аккорды финальной сцены, пронизывающие мозг своим однообразным ритмом, в который все больше проникали молчаливые паузы — хотя я слышала «Рондо» лишь один раз, я прекрасно помнила ее композицию, — мне невыносимо захотелось, чтобы они длились вечно. Я слышала, как поет колыбельную смерть. Да, это была колыбельная смерти, невозмутимое спокойствие морских волн, принявших тело, над которым вновь сомкнулась тихая гладь. Это был высший покой, полный нежности и утешения, которого так долго искала моя душа. И взрыв аплодисментов. Я уже потянулась рукой, чтобы выключить радио, когда диктор объявил, что вниманию радиослушателей была представлена запись концерта, который состоялся в Милане в сентябре 1966 года.