Охотник за тронами - [103]

Владыку же Варсонофия, который и на сей раз оказался в делах нетверд и в словах двоедушен, повелел воевода метнуть в тюрьму.

Таковою твердостью, а также поддержкою многих простых людей град отстоял, от литовских воинских отрядов отбился и, просидев в осаде немалое время, дождался, пока пришла к Смоленску московская ратная сила.

Вскоре меж Василием Ивановичем и Сигизмундом Казимировичем вышло замирение, и с тех пор Смоленск, отрешившись от браней, как и прежде, вершил многие мирные и полезные дела.

Среди этих дел жил и Николай Волчонок Иванов сын — торговый человек, пуще всего радующийся, если товар, который он привозил бабам ли, мужикам ли, оказывался по душе.

Но однажды ход его мирных утех неожиданно прервался…

— Николай Волчонок Иванов сын ты ли? — спросил Николая известный всему городу воеводский ярыжка Нифонт по кличке Рваное Ухо, бесцеремонно заявившийся в избу ни свет ни заря.

— Я. А тебе зачем? — раздраженно буркнул Николай.

— К воеводе иди.

— Нет у меня к нему никакого дела.

— Надо быть, у него к тебе есть, — резонно заметил ярыга и с тем пошел вон.

Давненько не бывал он в Мономаховом доме — с приснопамятного дня, когда Василий Васильевич Шуйский рассказал о том, как предал его Михаил Львович.

Одевшись по-доброму, Волчонок отправился к наместнику и воеводе — князю Ивану Ивановичу Оболенскому-Щетине.

— Уведомили меня государевы дьяки, — сказал воевода, — что надобно встретить здесь и допровадить до Москвы цесарских послов. Ты в землях немецких сызмальства бывал, перетолмачивать с немецкого языка свычен и то дело сможешь совершить гораздо.

«Откуда все это наместнику ведомо?» — подумал Николай.

А князь меж тем продолжал:

— Как приедут цесарские послы в Смоленск, будешь к ним в пристава определен, и когда службу свою править начнешь, во все их разговоры вникай с великим вниманием, а что язык ведом, того ты, Николай, немцам отнюдь не выказывай.

«Не иначе как от Флегонта Васильевича такое указание», — подумал Николай. И чем дальше посвящал его наместник в суть предстоящего дела, тем сильнее росла у Волчонка уверенность в правильности посетившей его догадки.

— А как Жигимонт да Леонтий приедут в Смоленск, то ты Жигимонту скажешься, что был верным слугою князю Михаилу Львовичу Глинскому и доселе таковым же пребываешь, мол, хочешь и впредь приятельства его искать.

— А ладно ли так мне представиться? — усомнился Николай. — Жигимонт, поди, не глуп, не подумает ли, что я какой подводный к нему человек?

Оболенский ответил, раздражаясь:

— То не твоего ума дело, Николай, то ближние государевы люди мне Отписали. Глинский Михайла Львович избранному цесарю римскому Максимильяну другом был, и Жигимонт десять лет назад в Москве у государя просил за Глинского, молил великого князя Василия Ивановича, чтобы он Михайле Львовичу волю дал. Но великий князь тому молению не внял и Жигимонту в просьбишке его отказал. А ныне едет Жигимонт в Москву вдругорядь и, может статься, будет снова о Михайле Глинском великого государя молить — теперь уже по велению другого сына цесаря Максимильяна — Фердинанда. И было бы гораздо, чтоб мы о замыслах посла Жигимонта узнали прежде, чем он объявится в Москве. А как такое дело сделать — про то надобно хорошо подумать. Верные люди, — продолжил Оболенский, — довели, что Жигимонт добре русский язык знает. Следует быть при нем с большой опаской и немалым бережением.

— А скоро ли послы в Смоленске будут? — поинтересовался Николай.

— Четвертый день наши пристава держат немцев в виду города, за стены не пускают — ждут от великого государя указа. Надо быть, завтра придется Леонтия с Жигимонтом в град впустить, — ответил наместник горестно. — В тот же день и ты с немцами познакомишься и будешь возле Жигимонта неотступно состоять и дело свое делать со всем замышлением.

Граф Леонгард Нугарола, посол императора Карла Пятого, и барон Сигизмунд Герберштейн, посол австрийского эрцгерцога Фердинанда, и в самом деле четвертые сутки томились в курной избе в трехстах шагах от смоленского посада. Вместе с ними на ночлег остановились пятеро дворян, сопровождавших посланников, и столько же слуг — конюхов и стремянных. Приехавшие злились на весь белый свет, но более всего на русских приставов, которые встретили Нугаролу и Герберштейна при въезде в Русскую землю и беспрестанно докучали всяческими шкодами и придирками.

Были пристава молоды, курносы, медлительны и надменны в любом слове и каждом движении.

Кроме Нугаролы и Герберштейна границу за Оршей пересекли еще двое русских — князь Иван Иванович Засекин-Ярославский и дьяк Семен Борисович Трофимов, правивший вот уже более года неблизкое посольство в дотоле неведомых гишпанских землях — городах Мадриде да Толедо.

Послов Василия Ивановича Нугарола и Герберштейн наехали в Вене, где те гостили у брата императора Карла-Фердинанда. Оттуда вместе направились в Москву.

Дьяк Трофимов был искусен в немецком языке, перетолмачивал и латынь, поэтому для немецких посланников оказался во многом полезен и интересен.

Большой государев посол князь Иван Ярославский за полтора года странствий по-немецки тоже наловчился понимать многое, но говорить не то стеснялся, не то почитал за грех.