Охотник на санги - [109]

Я разлил по бокалам шампанское. Зачем я затеял этот ужин? Зачем тянул кота за хвост? Правильнее всего было выстрелить, как только она откроет дверь. Я все рассчитал. Я знал, что успею броситься к ней, стать ею в последнюю секунду ее жизни и вместе с ней обрушиться в Темноту.

Но я маниакально вбил себе в голову, что смерть – событие, требующее торжественной обстановки. Ничего, от бокала шампанского у Слепышева руки не задрожат…

– Садись, шампанское выдыхается, – позвал я Сурок, стараясь сохранять небрежный тон.

Но она, бросив недорезанный салат, вдруг опустилась на колени у моих ног и утвердительно сказала:

– Ты устал.

– Да нет, – запротестовал я, – это он устал. Я выдернул его с работы.

– Нет. Ты устал метаться из тела в тело. Наша жизнь – какой-то непрерывный триллер. Когда я с тобой, я в такой эйфории, что не думаю ни о чем. Но когда я остаюсь одна… Меня мучают тысячи мыслей. Я боюсь сойти с ума. Сколько мы так будем дразнить мироздание? Наверное, мы совершаем страшный грех… А если будет ребенок? Конечно, мы осторожны, но всякое случается. Кто будет его отец? И как вообще ты можешь отдавать меня всем этим мужикам?

Я смешался, потому что никогда не смотрел на ситуацию в таком ракурсе. Я не воспринимал таксистов как «мужиков». Они были если не мною, то протезами, которыми я заменял утраченные части тела…

– Так дальше продолжаться не может, – сказала она. – И я вижу только один выход.

Какой? Я сжал ее холодные, мокрые руки. Говори же, говори… Не то чтобы мне необходимо ее согласие, но это все упрощает… Я готов был уже сказать, что и я вижу только один выход.

– Ты должен вернуться… туда, – решительно произнесла Сурок, тоскливо глядя мне в глаза.

– Вот те на… – сказал я. – Поужинали…

– Я не хотела говорить сейчас, – досадливо и виновато нахмурилась она. – Но я вижу, что тебе тоже плохо. Сегодня ты просто не в себе, прости за дурацкий каламбур. Если ты думаешь… – ее лицо стало строгим, – что я хочу от тебя избавиться, чтобы упростить себе жизнь, ты очень, очень ошибаешься.

Вот дуреха… Какое счастье, что я не выдал себя. Даже сейчас, осознав невозможность продолжать нашу свистопляску, она не замечала самого простого, самого очевидного выхода!

Я не стал с ней спорить. Она тоже молчала.

Я вглядывался в нее, словно в первый или последний раз. Красавица. Кинозвезда, по нелепой случайности засидевшаяся дома. Лицо греческой статуи, и даже тени под глазами лежат, как на мраморе. Сухие розовые губы, соломенная растрепанность волос. Чистая, пахнущая зеленым чаем кожа под бледным шелком короткого халатика.

Я вдруг увидел, – как будто на компьютере в Отделе Прогнозов, – как костяная белизна шелка расцветает горячими алыми маками. Кровь. Кровь отступает от губ и щек. Кровь заливает одежду. И останавливаются, стекленеют глаза.

Я – мертв. Во мне нет ни капли крови, ни молекулы белка. Я состою из одной только памяти о когда-то существовавшем теле. Оставшись налегке, моя душа многое приобрела. Но многое и потеряла. И нет у меня никаких прав и оснований торопить Сурок…

Но какая-то упрямая сила уже взяла меня в оборот, как сам я – оперуполномоченного Слепышева. Минуту просветления я счел слабостью.

Я подал Сурок бокал. Нетерпеливым вихрем взметнулись со дна пузырьки. Она жадно глотнула. Спросила, требуя и боясь одновременно:

– Ты уйдешь?

– Да, – выдохнул я.

Что же она не сводит с меня глаз? Запоминает? Она же видит меня впервые… А я не смогу выстрелить, пока она смотрит. Не смогу выстрелить в упор.

Я даже не знаю, как снять предохранитель, запаниковал я. Пусть стреляет Слепышев. Я дам ему чуточку воли и заставлю… Надо отойти кокну, незаметно достать пистолет, обернуться и выстрелить.

Я залпом допил шампанское и отстранил Сурок. Распахнул окно. Какой холодный вечер… Я вдумчиво, закрыв глаза, потянул носом листвяную сырость. Я прощался с Землей навсегда, но не мог подобрать для этого слов. Холодная тяжесть пистолета легла мне в руку.

Я велел Слепышеву снять предохранитель. Раздался щелчок. Отлично.

Резко обернувшись, я двумя руками направил пистолет на Сурок. Она ахнула и выронила бокал. Упав на линолеум, он беззвучно разбился. Или я просто не слышал звона, когда нажимал на спусковой крючок?

Черт! Палец намертво застыл в миллиметре от спуска. Эта сволочь, эта гадина Слепышев все-таки подвел меня. Он отказался стрелять и не давал мне занять его место. «Где я? Я спятил… Я не хочу убивать эту женщину!» – отчаянно кричали его мысли. «Стреляй, ублюдок! Стреляй, мать твою!» – заорал я.

Если у меня не получится – я не смогу посмотреть Сурок в глаза. Трагедия превратится в фарс. Тогда – в Атхарту, с позором, оставив Сурок наедине с психопатом-милиционером.

Собрав все силы, всю волю – как в тот раз, когда впервые продирался сквозь Темноту, – я навалился на Слепышева.

Оперуполномоченный надсадно крякнул. И вдруг, опершись рукой об узкий подоконник, немыслимым кульбитом выбросился из окна. Вслед ему раздался истошный, звериный крик Сурок. Я успел разобрать слова: «Что мы наделали! Что мы наделали!» Мелькнуло ее совершенно белое лицо, а потом все поглотила Темнота.

70

Маленькая точка, ярче самой яркой звезды, сверкала впереди. Я рвался к ней независимо от своих желаний, повинуясь безотчетному инстинкту и законам природы. Все мои помыслы сейчас были сосредоточены на этой цели.