Подошло назначенное время, и министерский приятель позвонил: «Ну, что, здоров? Готов? Жена согласна? Запас сделан? А то сегодня четверг — завтра с вечеру едем. Машину я, правда, раздобыл, но все равно лучше не затягивать, чтобы поутру уже в камышах сидеть». И действительно, в субботу еще затемно они уселись в лодке в камышах и без звука ждали, когда на востоке просветлеет и на фоне неба станут видны посвистывающие стайки уток. Он сидел, держа ружье между колен и вспоминал, как они доехали, как безо всякой ненужной и несерьезной пальбы по жестянкам перекусили у костра, заботливо разведенного егерем — напарник его, чувствовалось, почитался здесь птицей важной, — прилегли на часок-другой, и как он смотрел из своего старого спальника в темное беззвездное небо и думал, что лучше — даже и не пытаться попасть в бедных этих уток, если какая-нибудь стайка все-таки окажется от них на расстоянии выстрела, или же поддержать компанию до конца и постараться хоть чуток дотянуться до приятеля, который, как он понял из разговоров егеря, если что — промашки не даст. Додумать он так и не успел и пришел в себя только когда егерь разбудил их, сказав, что уже пора двигаться, если они хотят вовремя залезть в камыши. Пока еще было совсем темно и они немного переговаривались, приятель шепотом напомнил ему, что если утки будут с левого борта, то ему и палить, а если с правого, то пусть уж не обессудит, но бог даст, обоим достанется.
И вот сейчас он сидел и надеялся, что уткам покажется удобным пролететь справа, так что стрелять ему и не понадобится, а компанию он уже поддержал, так что обид не будет, если в следующий раз он откажется, а потом все как-нибудь и само собой утихнет. Но порой вспоминался ему давешний тир и падающие фигурки, и он представлял себя в картинной позе с парой ярких селезней у пояса и предвкушал похвалу приятеля и уважение егеря.
Тем временем край неба посветлел, и приятель слегка толкнул его локтем, чтобы был готов и не расслаблялся, и он снял ружье с предохранителя и помимо воли впился взглядом в светлый кусок слева от себя. И вдруг на этом светлом куске показалось несколько державшихся кучкой силуэтов, похожих на букву Т с хвостиком, летящую ножкой вперед, и приятель зашипел: «Давай же», и он вскочил, уперся ногой в сиденье, и, как в тире, приладил приклад к плечу, и, провожая стволами стайку, спустил по очереди курки, и сказал: «Ах ты, черт. Вот это да», когда одна буква сложилась и шлепнулась на маленький кустик камыша в двадцати шагах перед ними…
Теперь, когда сезон, утятина у него не переводится, а сам он все на оленя мечтает…
