Охота вслепую - [23]

Зимин взял с собой Степана Юрьева на встречу со Смоляным на всякий случай. Хотя никакой опасности для ленинградского опера предстоящая беседа не представляла, присутствие виртуоза-стрелка, видимо, придавало майору уверенности и повышало значимость его миссии. Да и молодому лейтенанту было любопытно поглядеть на живого авторитета, о котором ходило множество легенд, и главная та, будто бы он считался доверенным лицом самого Медведя, лидера московских законных воров, и держал в своих руках чуть не всю пищевую промышленность Ленинграда, все рестораны, винно-водочную торговлю и даже морской порт… Смоляной оказался сорокалетним мужчиной вполне приличной внешности, в дорогом костюме, при золотых часах, курившим импортные ароматные сигареты. При самом разговоре Степан не присутствовал — майор Зимин, представив Смоляному своего сопровождающего, попросил его подождать за стойкой бара, пока они с ленинградским паханом беседовали в кабинете ресторана «Астория».

После этого лейтенант Юрьев счел, что период его неофициальной опалы завершился. Дело в том, что посте загадочного убийства на обувной фабрике «Балтийский рабочий» двух ключевых работников дирекции следствие по делу о нападении на главбуха Серегина было тотчас закрыто. Серегин выписался из больницы и сразу подал в Ленугро заявление, в котором просил прекратить расследование. Что и сделали — с явным облегчением. Но вот Степана с тех пор перестали привлекать к оперативной работе. То есть его не отстранили демонстративно, а как бы забывали включать в ту или иную опергруппу, зато стали чаще посылать в командировки по Союзу, инспектировать тиры при милицейских шкалах. Он часто вспоминал короткую стычку в кабинете Кривошеина и всякий раз, когда перед его глазами вставало побледневшее, с белыми губами и остекленевшими от страха глазами лицо фактического руководителя фабрики «Балтийский рабочий», испытывал странное чувство — не то раскаяния, не то стыда. Хотя нет, почему он должен раскаиваться: Степан поступил по правилам — не он первый стрелял, а открыл огонь на поражение, защищая свою жизнь. В конце концов, он же был в милицейской форме и действовал по уставу… Вот разве что не сделал предупредительного выстрела в воздух, да у него и времени не оставалось на предупредительные выстрелы… И все же ощущение горечи было, несмотря ни на что. И чем больше он думал о том происшествии, тем горше ему становилось… А тут еще новая напасть — в утро он теперь был все равно как ярмарочный медведь.

Поздними вечерами перед сном он частенько делился с Натальей невеселыми мыслями о своем двусмысленном положении в Ленугро — не для того, чтобы она посодействовала ему, пользуясь своей должностью секретаря при начальнике, но просто чтобы найти хотя бы у близкого человека душевный отклик, получить дружеский совет, услышать слово ободрения. Наташа искренне опечалилась известию о том, что его карьера в утро начала почему-то пробуксовывать, и сама настойчиво возвращалась к этой теме, а однажды даже попрекнула его тем, что он сам, мол, виноват в таком повороте событий, потому что не слушает разумных советов и лезет на рожон там, где надо бы притормозить… Степан сильно задумался над этим упреком и ходил потом дня два сам не свой.

А потом он стал замечать, что она к нему как-то стала охладевать, что ли… Однажды у них зашел разговор о будущей семье. Наташа сама его завела. Жить в его родительской тесной и обшарпанной однушке она категорически не хотела.

— Если бы ты нормально себя вел, — заявила она, — то, учитывая твои военно-спортивные достижения, давно бы уж получил у нас двухкомнатную в новом районе… — Она снова начала раздражаться, что с ней всегда происходило, когда разговор заходил об улучшении их жилищных условий. — Ты же знаешь, майор Потапов квартирами занимается. Надо бы к нему подкатиться, или Лиховцева попросить, или Семахе в Москву позвонить, чтобы он подключился… Ты что же думаешь, тебе в жизни все само в руки будет падать? Надо действовать, добиваться, не сидеть сиднем…

Наташина идея обратиться за помощью к Потапову его даже обрадовала: странно, как это он сам не додумался! Дело в том, что Борис Сергеевич Потапов раньше работал в центральном аппарате ЛенУВД на какой-то бумажной должности, но после перевода в Ленугро в связи с недавней политикой «укрепления кадров» старые свои связи не утерял, а даже упрочил, так что, ввинтившись в жилищную комиссию парткома, он очень быстро стал лично контролировать процесс распределения ведомственных квартир, которые выделялись для нуждающихся в улучшении жилищных условий сотрудников Ленинградского уголовного розыска. Потапов был мужик свой: без выкрутасов и закидонов, без гонора — и любого, кто ни заходил к нему в просторный кабинет на втором этаже, будь то хоть полковник-важняк, хоть водитель-сержант, привечал радушно и провожал обещанием всячески помочь в «положительном решении вопроса». К нему даже кликан прилип: «положительный вопросорешатель».

Майор Потапов был маленький, кругленький, с заметным животиком — и притом крепко стоящий на земле. Он имел миловидную и такую же, как он сам, рано раздобревшую жену, которая работала заместителем главного бухгалтера в центральном аппарате ЛенУВД, да двух дочурок-погодков и, хотя звезд с неба не хватал, считался образцовым служакой на всех постах, получая от начальства поощрения и повышения, причем, как подозревали многие, не столько за служебное рвение, сколько за личную преданность и готовность посодействовать в жизненно важных бытовых вопросах.