Охота - [35]

Он показал Мишке черно-белую фотографию со школьной линейки. Мишка сразу узнала женщину с фотографии – она стояла сбоку от мальчика, который держал в руке табличку с надписью «1 „А“». Мальчик тоже был знакомый.

– Это паренек с фотографии, – кивнул федерал. – Дмитрий Тарасов.

– А кто отец? – спросила Мишка.

– А вот это, – федерал нахмурился, – науке пока неизвестно. Замужем Серафима никогда не была, и фотографий с мужем у нее нет. Вообще ничего про этого Тарасова найти пока не удалось.

– Что-то мы про него все-таки знаем, – сказала Мишка. – Думаю, что он до сих пор жив. В чате дилеры из Обители переписываются с неким «отцом». И в газете Журналист называет его так же – «отец». Насколько я знаю, подобные культы с трудом переживают гибель основателя, и я бы предположила, что нынешний отец – это тот же мужчина, что и на фотографии.

– Согласен, – кивнул федерал. – Учитывая возраст Серафимы, ему сейчас должно быть лет шестьдесят, не меньше.

– Маршаллу Эпплуйату было шестьдесят пять, – сказала Мишка. Она еще летом подтянула свои знания по разнообразным культам и теперь могла бы назвать федералу имена всех хоть сколько-нибудь известных религиозных лидеров.

– Это не все, – сказал федерал. – Мы еще дали запрос на Григория Соловья – по вашей наводке с газетой. Вот это вам будет интересно.

– Так? – Мишка придвинулась ближе.

– Григорий Соловей, тысяча девятьсот семидесятого года рождения. Тарасова была у него классной руководительницей с восьмидесятого по восемьдесят седьмой. Потом он отучился в ПетрГУ на журналиста и еще во время учебы начал писать для «Вестника республики». В девяносто втором году пропал без вести. Сказал коллегам, что на выходные съездит к друзьям на дачу, и исчез. Были поиски, но пару недель спустя в редакцию пришло письмо из Санкт-Петербурга, подписанное Соловьем, в котором он извинялся за то, что уехал так внезапно, и поиски были прекращены. Мы перерыли все возможные архивы – кроме письма, Соловей никак после девяносто второго года не светился. Возможно, поменял документы. Или, что мне кажется более вероятным, из Петрозаводска так и не уехал. С родственниками пока не связывались, но работаем над этим.

Мишка кивнула.

– Вот, собственно, все, – сказал федерал. – Как действуем дальше?

– Сейчас обрисую, – сказала Мишка.

Дома Соня встала у образа и стала молиться. Не так, как с братом или тем более с духовником, а так, как молилась с Катей, московской подругой, которую брат столкнул под поезд.

Иисус Христос, Бог мой, прости мои прегрешения. Я не знаю, видишь ли Ты во мне Веру, поскольку я уже давно ее не чувствую. И я не чувствую Твоего присутствия. Раньше я думала, что это потому, что я покинула Обитель и сошла с Пути Двоицы, но чем дольше я наблюдаю за братьями и сестрами, тем я больше вижу, что Твоего голоса никто из нас не слышит. Неважно, как мы следуем Пути, как мы молимся, как мы благодарим Тебя или ругаемся на себя, – наши души в Твоей власти, и нам в эту власть полагается верить, а не пытаться найти ее или почувствовать. Поэтому доверяюсь Тебе и прошу только об одном. Чтобы Ты берег мою сестру Еву. Она совсем маленькая и не понимает того, что происходит вокруг нее. У нее еще не начались уроки – Ты можешь защитить ее от отца, от братьев, от сестер. Отпусти Еву в мир, чтобы она могла быть счастливой. Если бы я думала, что отец отпустит ее, я бы вернулась в Обитель и осталась на ее месте, но отец убьет меня и не отпустит сестру. Если Ты ее не спасешь, то отец вырастит ее такой же, как я и мои братья. А я не хочу для Евы этого, и я знаю, что Ты для нее этого не хочешь…

Ева сидела на земле и горько плакала. Было холодно, к лесу уже подбиралась зима, но детям все еще полагалось ходить босиком, и Ева иногда зажигала спичку и подносила к пятке, чтобы немного ее согреть. Спички она взяла у Бабы в комнате. Не специально – просто положила в карман рубашки, когда зажигала свечку, и забыла выбросить. Вот теперь они пригодились.

До кладбища идти было долго, почти час, поэтому днем сделать этого было нельзя – кто-нибудь бы заметил, что Евы нигде нет. Она дождалась темноты и пошла, все время крестясь и бормоча молитву. Не только потому, что ночью в лесу было страшно, а еще чтобы не потеряться. Она никогда раньше не ходила на кладбище одна.

Господи, не дай мне упасть в овраг, или чтобы у меня подвернулась нога, или ее уколол острый камень. Убереги рабу Твою Еву от плутания и холода.

Пока шла, морозный воздух не так чувствовался, а вот когда наконец оказалась у могил и остановилась, сразу же почувствовала, как земля жжет ноги. Сначала, как полагается, подошла к могиле матери:

Господи, береги рабу Твою Таю в Царствии Твоем. Прошу, в Твоем миелосердии, как она заботилась обо мне и моей сестре и брате, заботься о ней. Здесь, на земле, вспоминаю рабу Твою Таю добрыми словами и молитвами, и так же вспоминает ее моя сестра, и так же вспоминает ее мой брат, если он еще не переместился к Тебе и к ней.

У незнакомых могил Ева не останавливалась, но крестилась на них и быстро бормотала короткие молитвы:

Господи, береги рабу Твою Лукию в Царствии Твоем. Господи, береги раба Твоего Бориса в Царствии Твоем. Господи, береги раба Твоего Григория в Царствии Твоем. Господи, береги раба Твоего…