Охота Полуночника - [40]

При таких речах Полуночника отец начинал что-то одобрительно бормотать, а мать осуждающе щелкала языком.

— Думаю, он просидит там ночь напролет, — сказал папа.

Затем он собрал свой кисет, огниво и трубку и уселся в кресло. Я боролся со сном, но зевота одолевала меня. Я улыбался, когда мама или папа смотрели на меня, не желая портить семейный праздник после долгой разлуки своими жалобами на здоровье.

И все же вскоре я зашелся в судорожном кашле, и меня вырвало прямо на персидский ковер.

— Это он так разволновался из-за того, что ты приехал, — сказала мама, подавая мне стакан воды.

Папа пощупал мой пульс. Он оказался слабым и угрожающе быстрым.

— Тебе целый день нездоровилось, — сердито сказал он. — Ты — храбрец, но глупо было ничего не говорить нам. — Он отвел меня наверх в мою комнату.

Когда я лег, мама отвернулась и схватила отца за руку. Слух у меня всегда был первоклассный, и я расслышал, как она шепчет:

— Господи, помилуй, ведь он может нас покинуть. Возможно, он даже сам этого хочет.

Полуночник присоединился к ним в коридоре. С папиного позволения он подсел ко мне на кровать и положил мне на лоб мокрое полотенце. Мама стояла у него за спиной, теребя носовой платок, готовая броситься на него, если бы он попытался причинить мне какой-нибудь вред.

Следующие три дня я лежал в лихорадке и бредил. Качаясь в забытьи на волнах, всплывая от мрака к свету, один раз я видел огненную лошадь, летящую галопом по нашей улице. Временами я чувствовал вкус опиума на языке. В бреду я подумал, что у него вкус луны.

Похоже, Полуночник оставался со мной все это время. В моменты просветления я сознавал, что, скорее всего, это было тоже видением. Однако впоследствии я узнал, что он и в самом деле провел все три дня у моей постели, засыпая на диване, который папа поставил для него около моей кровати. Он говорил со мной на странной смеси английского и своего родного языка, полного щелкающих звуков, похожих на птичий щебет. Вскоре мне начало казаться, что я почти понимаю его слова.

Папа рассказывал, что четыре раза, когда меня бил озноб, Полуночник сворачивался рядом со мной и согревал меня своим телом.

Один из таких моментов я помню ясно, и точно знаю, что он отдавал мне какую-то частицу своей души, хоть и понятия не имею, как это могло случиться. Знаю только, что между нами происходил некий таинственный, необъяснимый обмен, потому что даже теперь, спустя десятилетия, во мне еще живет эта часть его личности. Если бы не этот дар, я бы просто умер от удушья — смерть уже влекла меня в свои ледяные объятия.

Несколько раз мне снилось, что меня похоронили заживо, и я просыпался в ужасе, чувствуя, как он прижимается теплыми губами к моему носу. Мать призналась потом, что испугалась до смерти, застав его за этим занятием в первый раз, но потом поняла, что Полуночник просто высасывает из меня ядовитую жидкость, чтобы освободить забитые дыхательные пути. Каждый раз после этой процедуры, по ее словам, я прекращал хрипеть и засыпал.

Однажды, когда я все еще пребывал в критическом состоянии, бушмен раскурил свою маленькую глиняную трубку и стал выдувать дым в мои уши, в которых что-то начало потрескивать, как тающий лед.

Его забота и преданность произвели на мать такое впечатление, что как-то раз она взяла его руку и поцеловала. Он улыбнулся на это и сказал:

— Гиена не заберет вашего сына, миссис Стюарт.

Мать была слишком взволнована, чтобы размышлять над его словами. Теперь для нее значение имело только его твердое намерение излечить меня.

Чтобы узнать какой сильной может быть благодарность, спросите любую мать, чей ребенок был спасен чужим человеком. За три дня трепетной заботы мама навеки привязалась к Полуночнику.

На третью ночь Полуночник усадил меня на постель, закурил свою глиняную трубочку и снова стал выдувать сладковатый дым в мои уши.

Я почувствовал себя так, словно в висках у меня открываются железные ворота. Потом он попросил меня открыть рот и глубоко дышать, а сам сложил губы трубочкой и направил мне внутрь струйку дыма.

На сей раз дым был не табачный или не только табачный. Не знаю, что за травами, листьями, цветами, смолами или смесью из всего этого была забита его трубка. Годы спустя я беседовал с одним лондонцем, который десять лет прожил в Южной Африке, и он сказал мне, что в некоторых бушменских ритуалах используется гашиш. Я не стал бы ручаться за достоверность этой информации, но уверен, что именно своим дымом Полуночник заставил мое сердце биться глубоко и ровно.

Когда колокола церкви Санто Бенто пробили два часа ночи, я проснулся и увидел, как звериная морда таращится на меня из темного коридора. Сперва я подумал, что это Фанни, но как только я сделал шаг вперед, как понял, что это — Даниэль, надевший одну из своих рогатых масок.

Сердце мое наполнилось страхом. Даниэль быстро отступил в тень, но кончики рогов, словно угольки, тлели в темно-лиловом свете.

— Это Гиена? — прошептал Полуночник, вставая со своего канапе. Вероятно, какое-то время он наблюдал за мной. Он подошел ко мне, и я почувствовал тепло, исходящее от его обнаженного тела.

— Эй, ты! — крикнул он Даниэлю. — Мы знаем тебя. Мы знаем твое имя, ты — Гиена!