Охота Полуночника - [36]

Полуночник пожал ей руку, чуть сильнее, чем предписывали правила хорошего тона, и произнес:

— Добрый день, миссис Стюарт. Мы увидели вас издалека, и умираем с голоду.

В его голосе не было и намека на юмор, напротив, он изъяснялся благоговейно, словно перед царственной особой. Отец объяснил, что это — традиционное приветствие народа Полуночника.

Мать ответила, не касаясь, однако, его предполагаемого пребывания в нашем доме:

— Я очень рада познакомиться с вами, сударь.

Я отказался пожать ему руку и не издал ни звука, когда он сказал, что очень счастлив увидеть меня, после всего того, что рассказывал обо мне мой отец. Я стоял, сцепив руки за спиной и стиснув зубы в презрительном молчании.

Папа одарил меня сердитым взглядом. Вышло так, что Полуночник, кажется, заметил какое-то пятно или крошку у меня на лице. Только потом я понял, что он разглядел шрам в форме бумеранга, тот самый, что я получил, свалившись с крыши. Он наклонился ко мне с тревожным видом. Я вскинул руку, чтобы не дать ему дотронуться до меня, но я оказался недостаточно быстр. Он схватил меня за подбородок, и я почувствовал, какие у него прохладные пальцы. Он посмотрел на меня в упор; его глаза напоминали две луны.

— А парень-то и правда болен, — произнес Полуночник, озабоченно посмотрев на отца.

Папа испуганно присел передо мной на корточки.

— Что, с Джоном совсем плохо? — спросил он у мамы.

— Я все расскажу тебе дома.

— Нет, скажи сейчас.

Она не удостоила его ответа и спросила, не желает ли господин Полуночник составить нам компанию по пути домой.

— Да, конечно, — сказал папа, с досадой хлопнув себя шляпой по бедру. — Я же только что сообщил о своем намерении.

— В таком случае извольте пройти, — раздраженно процедила она.

Эта прогулка до дома была не из легких. Мама, рассчитывавшая упасть в папины объятия и излить ему все свои тревоги, была вынуждена отказаться от такой линии поведения. Она говорила, только когда к ней обращались, и отвечала односложными фразами. Отец держал ее за руку, словно боялся, что она исчезнет, если он отпустит ее. Он украдкой бросал на меня тревожные взгляды и становился все мрачнее, несомненно убеждаясь, что мое состояние оказалось даже хуже его опасений. Я держался с напряженной самоуверенностью и старался не глядеть на Полуночника, шагающего рядом со мной.

По приходе домой мать приказала мне проводить гостя в сад — таким ледяным тоном, что я не посмел возразить. Когда мы вышли, Полуночник сказал:

— Твой отец сказал мне, что ты видел своего умершего друга.

Взбешенный, я ничего не ответил: отец был не вправе доверять мои секреты чужакам!

Фанни подбежала к нам, виляя хвостом. Наперекор моему предупреждающему суровому взгляду, она мгновенно прониклась симпатией к нашему гостю и вскоре уже вовсю облизывала ему руки и лицо. Он смеялся и разговаривал с ней какими-то безумными щелкающими звуками.

— Отстаньте от нее. Она откликается только на мой свист.

Он поднялся с земли.

— Она, наверно, знает много трюков?

— Всего один. Кусает чужаков! — огрызнулся я.

На это он рассмеялся так сильно, что его широкие плечи затряслись. Напичканный до бесчувствия лекарствами, разодетый как девица на выданье, разъяренный словно бык и украшенный красной лентой по вороту, я, должно быть, являл собой жалкое и смехотворное зрелище. Наверное, именно поэтому Полуночник посматривал на меня украдкой, перешагивая через непроходимый бурелом, коим был в ту пору наш сад, а на пятки ему наступала любопытная Фанни.

Я бесшумно пробрался в дом, чтобы подслушать, что говорят родители. Мама приглушенно рассказывала о моем падении с крыши. Она высказала опасение, что это был не просто несчастный случай. Затем она перешла к тому, что в результате всего этого ей приходится каждое утро давать мне ложку опиумной настойки. Это вывело папу из себя, и он обвинил ее в попытке отравить меня.

— Ты же приучила его к этой отраве, безмозглая баба!

— Я боролась за него, как могла. — Мама заплакала. — Тебе легко упрекать меня, но что бы ты сделал на моем месте?

Папа извинился почти сразу, и родители отправились в свою комнату. Не слыша продолжения ссоры или беседы, я предположил, что отцу стало совсем невмоготу бороться со сном после утомительного путешествия. Ворча себе под нос, что, мол, никто меня не любит, никто не замечает, я вернулся в сад, где и обнаружил африканца, сидящего на пятках, на прогалине среди сорняков, достающих ему до плеча. Глаза у него были закрыты, он ровно дышал.

Нарочито громко, чтобы обидеть его, я проворчал:

— Так, наверное, все африканцы спят. Прилечь-то им ума не хватает.

Он не открыл глаза, но по его губам скользнула улыбка. Я был готов убить его.

Кое-как дойдя до дома, я уселся на персидский ковер в гостиной, пристроил голову на подушку, которую мама недавно расшила тюльпанами, и впал в забытье. Я слышал во сне, как приглушенно хлопали двери и шуршали мыши, и мне казалось, что набухающий потолок вот-вот раздавит меня.

Скоро я очнулся, чувствуя неприятные ощущения в животе, которые, впрочем, не могли сравниться с невыносимой болью в голове, — словно какой-то дьявольский призрак вворачивал мне в шею ржавый болт.