Охота Полуночника - [34]

— Все не так, как надо; все не так…

Папа сообщил мне, что собирается ненадолго уехать.

— Это… это из-за меня? Папа, ты меня ненавидишь?

— Конечно, нет, Джон! Как я могу ненавидеть тебя? Это имеет отношение к нашей семье. Погоди, я тебе сейчас все объясню.

Папа надел халат, потом взял трубку с комода и начал набивать ее табаком из своего кисета.

Я спросил маму:

— Ты тоже уезжаешь?

— Нет, Джон, я останусь здесь, с тобой, — она села ко мне, поцеловала мою ладонь и сжала ее в кулак. — Я всегда буду с тобой.

Папа закончил возиться с трубкой, зажег ее и вместе со следующей фразой выдохнул большое облако дыма.

— Я собираюсь в Южную Африку, Джон. Пожалуйста, не расстраивайся, но мне нужно уехать на некоторое время.

— А зачем тебе в Африку?

— Там я куплю землю под наш виноградник.

— Но ты говорил, что у нас есть земля в верховьях реки.

Несмотря на то, что на моем плече лежала мамина рука, я все еще дрожал.

Папа хлопнул в ладоши:

— Ложись под одеяло. Ты ведь замерз.

— Ложись, ты поместишься, — мама приподняла простыню и шерстяное одеяло и лукаво улыбнулась.

Папа сел рядом со мной и поправил на мне одеяло из английской шерсти.

Мама втиснулась между нами, просунула руку мне под голову и пощекотала мне ухо.

Пуская клубы дыма папа сказал:

— Я должен сесть на корабль, который идет до Золотого побережья, а затем, минуя Анголу, пристает к мысу Доброй Надежды.

Он ткнул меня в бок, рассказывая о цели путешествия.

— Англичане захватили этот мыс. Вскоре тысячи людей будут возделывать там плодородные земли.

— Но ведь у нас семь акров земли в верховьях реки. Ты сам мне говорил.

— Да, сынок, это правда. Но на этом мысе наделы размером с Порту за бесценок распродаются английским правительством. Только представь себе, Джон: через несколько лет у меня будет достаточно денег, и я смогу приобрести сотню акров земель. Даже двести, сынок. Здесь, в Португалии, мне никогда не хватит на это средств.

— Ты хочешь сказать… что мы тоже уедем в Африку? — спросил я.

— Да, но не сразу, сынок. Через несколько лет, если я найду там подходящее место. Потому я сейчас уезжаю один. Ты понимаешь?

Я сказал, что понимаю, но чувствовал смущение.

— Все будет хорошо. А сейчас иди спать, маленький добрый келпи, — сказал отец, чмокнув меня в щеку.

— Но я хочу есть! — воскликнул я. — У меня в животе пусто!

— В четыре утра? — удивилась мама.

— Я бы съел что-нибудь сладкое. Я весь изранен изнутри.

Папа засмеялся, потом покачал головой и сказал с ярко выраженным шотландским акцентом:

— Моя дорогая Мэй, ты не можешь спорить с парнем, которому нужно подкрепиться овсяной кашей.

Мама приготовила мне рабанаду. Она смотрела, как я жадно поглощаю лакомство, а папа стучит вилкой по моей тарелке и накалывает на нее кусочки, которые я разрешал ему стащить.

Мама была так счастлива, что сыграла нам первую прелюдию из «Хорошо темперированного клавира» Баха; эта часть всегда доставляла мне наслаждение. Потом они разрешили мне лечь с ними, и я уснул, прижавшись к папе. Он держал меня за руку под одеялом, а мне очень хотелось попросить его остаться с нами и больше никогда не уезжать.

Два дня спустя, в девятом часу утра, папа простился с нами на пристани. Он был одет в походную синюю саржевую накидку. Заметно волнуясь, он поцеловал меня и маму. После того как он взял меня на руки и покрутил в воздухе, он снял шляпу и попросил нас не волноваться. Затем он взошел на борт английского судна с высокой мачтой, которое отправлялось в Лиссабон, а затем в Африку.

Я бы с удовольствием заявил, что последние слова папы перед отъездом были адресованы только мне, но, я прекрасно помню, что он обращался к нам обоим:

— Не сердитесь на меня. Я делаю это для нашего блага. И я всю жизнь мечтал об этом.

Примерно два с половиной месяца, до конца августа, мы с мамой оставались одни.

Я был бы рад сказать, что нам было хорошо вместе, но из-за алхимического процесса, знакомого только тем, кто находится в разлуке с любимыми людьми, все, что могло быть золотом, мы превращали в самую простую медь.

Не могу сказать, что я помышлял о самоубийстве, так же, как не могу объяснить, зачем я взобрался на крышу нашего дома. Помню лишь, что через несколько дней после папиного отъезда меня вновь стала мучить бессонница и сильный жар. Рядом со мной появился Даниэль в длинной маске с оленьими рогами и сказал мне, что только после моей смерти он сможет попасть на небеса к Богу.

У меня не было причин не верить ему.

Начинался рассвет. Я поднялся в сторожевую вышку, через слуховое окно выбрался на крышу, подошел к краю, закрыл глаза и прыгнул. Но вопреки ожиданиям я оказался не на небесах вместе со своим другом, а на холодных камнях мостовой. Ко мне подбежал бородатый мужчина, которого я раньше никогда не видел, и уставился на меня.

Меня обнаружил близорукий продавец овощей; убедившись, что я еще дышу, он колотил в дверь нашего дома, пока мама не проснулась. Увидев, что я лежу без движения, с закрытыми глазами, она решила, что Бог навсегда забрал ее единственного ребенка.

Меня осмотрел Сильва, наш местный врач. Он обнаружил у меня перелом правой ноги ниже колена, кровоподтек на левом бедре и рваные раны на лбу и руках. Мне наложили швы и смазали раны мазью, мама объяснила врачу, сеньоре Беатрис и всем другим любопытным людям, что я вообразил, будто умею летать.