Охота на сурков - [255]

Шрифт
Интервал

автора, выражают — по крайней мере в своих исходных позициях — общественные идеи и политические принципы писателя. Правда, из этого не следует, что Ульрих Бехер видит в своем герое некую идеальную, не подлежащую критическому изображению личность.

Как известно, представители европейской интеллигенции не всегда демонстрировали способность оказать действенное сопротивление силам реакции и войны. Не всегда они умели устанавливать прочные контакты с революционным движением трудящихся масс, не всегда их добрая воля находила свое выражение в решительных и последовательных действиях. Это особенно сказывалось в кризисных исторических ситуациях, в обстановке временных поражений, во время которых более чем когда-либо требуется ясность идейных ориентиров и железная выдержка.

С Альбертом Треблой читатель знакомится в недобрую пору его жизни. Он теряет родину, захваченную гитлеровцами, и вынужден уйти в изгнание; погибают один за другим Максим Гропшейд, Константин Джакса, Генрик Куят — самые близкие, дорогие ему люди; а тут еще рецидивы фронтового ранения, осложненные аллергией. Мы видим Треблу в период вынужденного бездействия, в одиночестве. Связи его с организованным антифашистским движением — по крайней мере в данное время — оборваны.

И однако, хотя Требла подчас придавлен тяжестью выпавших на его долю испытаний, он все же отнюдь не сломлен ими. Он останется верен своим политическим убеждениям и непримирим в своей ненависти к фашизму и милитаризму. Сознательно идя навстречу невзгодам и опасностям, он без малейших колебаний отклоняет «великодушное» предложение нацистов, готовых заключить с ним мировую. Чувство социальной справедливости, являющееся его нравственным императивом, лично ему, барону по происхождению, не сулит ничего, кроме трудностей и суровых жизненных испытаний, но именно это чувство привело его в ряды рабочего движения, в тюремную камеру и, наконец, в эмиграцию. Он мог бы, впрочем, и здесь, в Швейцарии, устроить себе жизнь более спокойную и комфортабельную, но это значило бы предать самого себя, совершить насилие над своим моральным естеством. Для этого потребовалось бы, например, не ссориться с супругами тен Бройками, а всячески сближаться с ними, памятуя, сколь полезными могут быть их покровительство, их связи, общественное влияние, наконец, деньги. Но тогда пришлось бы учиться жить по их правилам, учиться их сытому эгоизму, их легкой готовности ради собственного благополучия отречься от родной матери и предать кого угодно, умению вкушать материальные блага жизни при циничном безразличии ко всем и ко всему, что непосредственно с этим занятием не связано. («Свету ли провалиться или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить», — как говаривал «человек из подполья».)

Но никакие соображения столь явной выгоды не способны повернуть Треблу на такой путь. Тен Бройка — с его потребительской алчностью и самодовольным чванством нувориша, с его злобным страхом перед всякой бескорыстной идейностью, то есть перед тем непонятным и враждебным ему образом жизни, в котором он классовым инстинктом собственника чует угрозу своему благополучию, — становится для Треблы как бы концентрированным выражением ненавистного ему духа буржуазности. Ведь и из Австрии этот голландский делец уезжает не по мотивам принципиального неприятия нацистского режима; в сущности, он не имеет ничего против фашизма и прекрасно бы ужился с ним, если бы не опасался помех своим валютным махинациям. И по мере того, как он все ближе распознает тен Бройку, в Требле накапливается все больший гнев и отвращение, и пощечина (почти символическая, почти невесомая) оказывается закономерной развязкой их отношений.

Конечно, как антифашист, Требла не обладает таким цельным и последовательным мировоззрением, тем искусством учиться у масс и руководить массами, той железной волей, организованностью и дисциплиной, какие отличали закаленного в классовых боях коммуниста Валентина Тифенбруккера. (В образе Валентина Тифенбруккера, в некоторых обстоятельствах его биографии угадывается его прототип — мужественный антифашист, комиссар батальона «Тельман» в Испании, немецкий коммунист Ганс Баймлер.) Но характерно, что по отношению к нему Требла не только не испытывает никакого чувства неприязни, никакого раздражения или затаенной ревности, а напротив, он восхищается им и тянется к нему. В отличие от большинства социал-демократических лидеров, от «бонзократов» (о них Требла не раз вспоминает резко критически, с горечью и осуждением), которые с пагубным упорством уклоняются от сотрудничества и единства действий с коммунистами, революционный социалист Требла понимает, что без такого единства невозможно успешное, эффективное сопротивление фашизму.

В течение ряда лет Валентин был для него героической легендой. Потом он становится живой реальностью, когда наконец состоялась их давно уже с обеих сторон ожидаемая встреча. И то крепкое мужское рукопожатие, которым обмениваются Требла и Валентин Тифенбруккер, открывает перспективу и, словно мгновенной вспышкой прожектора, освещает дальнейший путь интеллигента-антифашиста, героя Ульриха Бехера.


Еще от автора Ульрих Бехер
Сердце акулы

Написанная в изящной повествовательной манере, простая, на первый взгляд, история любви - скорее, роман-катастрофа. Жена, муж, загадочный незнакомец... Банальный сюжет превращается в своего рода "бермудский треугольник", в котором гибнут многие привычные для современного читателя идеалы.Книга выходит в рамках проекта ШАГИ/SCHRITTE, представляющего современную литературу Швейцарии, Австрии, Германии. Проект разработан по инициативе Фонда С. Фишера и при поддержке Уполномоченного Федеративного правительства по делам культуры и средств массовой информации Государственного министра Федеративной Республики Германия.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.