Охота на сурков - [248]

(Вот приблизительно то, что говорилось.)

Дальнейшее касается битвы на Изонцо номер пять; именно в эту битву, разыгравшуюся между Монте-Сан-Мишелем, Сан-Габриэлем и Монте-Кози, бросили, нет, не бросили, а «всадили» Треблу; он попал в огромную соту — длиной восемьдесят метров, шириной пятнадцать и высотой три метра. Первую неделю Требла провел еще относительно сносно, ибо служил ординарцем при штабе корпусной артиллерии, находившемся позади всех позиций в Добердо, в просторном блиндаже, который был построен по приказу генерал-полковника Янека; блиндаж отапливался, там было электричество, и офицеры потягивали кофе по-турецки с таким видом, словно дело происходило в кафе «Империал» на Опернринге. Если не считать мортир Янека калибра 42, залпы которых иногда сотрясали подземное «кафе», покой в блиндаже нарушала лишь трескотня слегка поврежденного, а потому чересчур громко стучавшего телеграфного аппарата; почти неутихавший шум сражений — в конце концов их было не то пять, не то десять, не то сто битв на Изонцо — воспринимался в «кафе “Империал”» так глухо, как воспринималось бы в настоящем кафе жужжание пчел на соседней пасеке. Но вскоре Требла получил приказ ускорить работы по контрминированию в Сан-Мишеле, иными словами, воспрепятствовать попыткам итальянцев заминировать Сан-Мишель; кроме того, ему вменялось в обязанность чинить телефонные кабели, соединявшие Сан-Мишель с «кафе “Империал”», — от заградительного огня кабель то и дело рвался в клочья. Мальчишеское тщеславие Треблы побудило его мигом перелезть через заднюю стенку траншеи. Что-что, а лазить он умел. Жаль только, что Требла не был ни минером, ни телефонным монтером. Пришлось ему забраться в расширенную взрывами естественную пещеру, «личный состав» которой был типичен для арьергарда «железного корпуса», собранного с бору по сосенке. Командовал подразделением в пещере обер-лейтенант егерей из двадцать четвертого батальона, бойцы были взяты из старейшего одиннадцатого пехотного полка императорско-королевской армии, из девяносто шестого хорватского пехотного полка и из южнодалматинского ландвера.

Так из окопной войны на Пьяве — это были еще цветочки — Требла попал на войну «сотовую».

СОТОВАЯ ВОЙНА:

Сохраняя верность сравнению с ульем, надо сказать, что Сан-Мишель был ульем, увеличенным в энное количество раз, ульем, пчелы которого вели войну друг против друга, одна сота воевала с другой. Ну, хорошо или, скорее, ну, плохо — трутней убивают. Но разве мы были трутнями? Разве война не лишала нас мужского начала?.. Некоторых она оскопила, так сказать, de facto. Вот, например, юноша, которого с раннего детства отучили пачкать штаны: преисполненный благим намерением не отравлять воздух в нашей пещере, он высунул из соседней «штольни» свой зад. Попадание в мошонку. Предшественник Треблы — он также занимался «контрминированием» — пострадал не от мины, а от воспаления легких. (Его эвакуировали в тыл на муле, быть может, он жив до сих пор.)

15 тот год в конце марта погода для войны была неблагоприятная. Недостаточно благоприятная. В горах Южного Тироля, Фриули, Карста шел снег. Скверные метеорологические условия. Но самое скверное было то, что все МЫ стали ужасно храбрые, и Требла уже начал сознавать это. Под «мы» ОН подразумевал не воюющие стороны, а ВСЕХ НАС СКОПОМ, находившихся на позициях при Добердо. Храбро держались альпийские стрелки и берсальеры генерала Луиджи Конте Кадорны и боснийцы подполковника Стефана Дуича, храбро вели себя венгры, ломбардцы, словаки, солдаты из Сицилии и Каринтии, тосканцы, хорваты, пьемонтцы, далматинцы, венецианцы и венцы; храбро сражались все «малые народы», которые засели в сотах ужасных ульев Монте-Сан-Мишеля, Монте-Габриэля, Монте-Кози. Дождь лил на наши пещеры-соты, расположенные недалеко от Адриатического моря; потоки дождя смывали лужи человеческой крови и крови мулов, образовавшиеся на проложенных в скалах тропинках, смывали на плато, где прежде росли пинии, а в ту пору торчали одни лишь колья с натянутой на них колючей проволокой. Иногда случалось, что население «сот» видело перед своими «окнами» светло-розовую пелену, сплошную пелену дождя, подкрашенного кровью.

Как ни странно, во время обложных дождей «война сот» несколько стихала. Ясная погода, снег (за исключением русской зимы), даже туман — более благоприятная пора для войны, чем обложной дождь. Неужели воюющие стороны начинают медлить из-за древней устрашающей легенды о всемирном потопе? Или из-за отнюдь не нового лозунга: ДЕРЖИТЕ ПОРОХ СУХИМ? Как бы то ни было, во время длительных дождей заградительный огонь немного стихал и Требла садился за шахматы с одним вольноопределяющимся из тридцать четвертой южно-венгерской дивизии; они играли при свете свечей на ящике из-под снарядов (строго соблюдая правило Pièce touchée[436]). Вольноопределяющийся, которому Требла должен был помочь наладить починку телефонного кабеля, уже потерял в этой передряге (если не сказать бодяге) восемь солдат. Трое были убиты, пятерых раненых эвакуировали в тыл. Венгр с юга утверждал, что заградительный огонь напоминает чем-то весеннее кукование кукушки: после очередной «секвенции» можно примерно предсказать, когда начнется следующая. Но Требла запретил себе в этом «контексте» думать о куковании кукушки. Было уже начало апреля, дождь, заливавший пещеру, стал заметно теплей, и в воздухе запахло ранней весной — скоро дожди на время прекратились, и «война сот» словно бы озверела, перестала быть «ручной», только гранаты оставались ручными; альпийские стрелки спустились с верхнего «этажа» и начали бросать ручные гранаты по команде: двадцать один, двадцать два, двадцать три — бросок. Но мы их отбросили. И прежде всего пулеметами, которые буквально приняли последнее помазание: дула пулеметов, в последний раз смазанные ружейным маслом и торчавшие из нашей пещеры, разлетались вдребезги от выстрелов мортир 48-го артиллерийского подразделения; стреляли с позиции Янека, то есть из «кафе “Империал”». Да, да, для того чтобы отбить атаку альпийских стрелков с верхнего «этажа», австрийские снаряды уничтожали австрийские пулеметы… Мертвецы безмолвствовали (мертвецы-католики, которые так и не приняли последнего помазания), раненые орали, плакали и молились, а умирающие лежали тихо; возле них после перестрелки опять начинали резаться в «тарок». А потом, когда умирающие испускали дух, их трупы выбрасывали из «сот». Наверху, на скалах, выстрелы пришлепывали солдат и мулов к камням, наподобие переводных картинок или раздавленных мух, убитых хлопушками. В промежутках мы с молодым венгром из тридцать четвертой, который все время вспоминал кукование кукушки, продолжали играть в шахматы: заградительный огонь и кукование кукушки! Было что-то пасхальное в том апрельском воздухе, в том апреле, растерзанном войной. Потом полоса дождей и вовсе кончилась. И наступила пора ночных сражений; мы видели, как на Адриатическом побережье, подобно бенгальским огням, загорались ракеты: синие, красные, зеленые. Настоящий фейерверк в Пратере.