Охота на сурков - [245]
— Может, ты схлопотал ее совсем недавно в Испании? — осведомилась Вильма.
— Ах, оставь, — нравоучительным тоном заметила ее коллега. — Сразу видно! Сразу видно, что блямба куда старше. Может быть, он заработал ее во время мировой войны.
Вильма:
— Нет, для этого он слишком молод.
— Может, он попал на войну сосунком. — С этими словами толстуха Эрентраут влепила мне смачный поцелуй в середину лба. И поскольку помада у нее не была химической и несмываемой, порыв Эрентраут вызвал в баре «Осирис» на Наглергассе веселый смех. В многочисленных висячих зеркалах при зеленоватом мигающе-мерцающем свете я увидел, что на лбу у меня появились пятна от помады в виде «входного отверстия» пули, словно я был актером, играющим в «пьесе ужасов». Кровавоустрашающий грим! Кукольный театр на Монмартре…
До моих ушей донеслось тончайшее, еле слышное жужжание. Оно шло с юго-восточной вершины, с Бернинского перевала; даже совершая свой слепой полет, я мог определить направление, так как знал, куда идет дорога через Сан-Джан; потом в несколько замедленном темпе раздалось более густое гудение (уже близко), оно становилось все громче, это опять же не была грузовая машина. А такой же автофургон! Черт возьми, то-о-о-лько не-е-е это-о-о. Но он уже несся мне навстречу, несся вихрем. Похоже на свист гранаты — рруммм-уииии; мощные фары высветили две гигантские световые трубы (казалось, что ровная лепта дороги приподнялась). На этот раз я отскочил направо, встал за тумбу. И на этой второй огромной машине, наверно покрытой голубым лаком, над кабиной водителя торчали кверху и устремлялись вперед оленьи рога, рога матерого оленя, а может и молодого. Видимо, водитель заметил меня, он слегка притормозил, но потом опять дал полный газ, и серо-голубое животное с ветвистыми рогами пронеслось мимо; при бликах фар я сумел прочесть: «ИНСТИТУТ ЗООЛОГИИ КА…», а чуть позже проводил взглядом освещенный задним светом женевский номер.
Как тут не вспомнить, что в таких случаях дед Куят говаривал; «Дела как сажа бела». (Неужели все и дальше будет идти также? Вернее, неужели я и дальше буду идти и идти до конечной бесконечности… поскольку с бесконечностью, согласно теории Эйнштейна, произошла осечка… Неужели через неравные промежутки времени мимо меня будут все снова и снова вихрем проноситься голубоватые автофургоны с надписью «ИНСТИТУТ ЗООЛОГИИ КАРУЖА», фургоны, вооруженные гигантскими оленьими рогами? Это было бы новым вариантом Дантова ада!!)
…Итак, то было последнее рождество в первой Австрийской республике, а может… праздник египетского бога солнца Осириса, а может, персидского бога солнца Митры или же древнегерманский праздник, праздник зимнего солнцеворота…
И тут я услышал, тут я услышал все снова, звук начал приближаться в третий раз, он опять шел с Бернинского перевала — с Мортерача; жужжание то замедлялось, то снова усиливалось, особенно когда этот стрекот-рокот поднимался на октаву выше… По шоссе мчалась не легковая и не грузовая машина, а нечто среднее: автофургон. Какой ужас! Как ужасно, если и на нем окажутся рога матерого оленя. Но даже если над водительской кабиной будут торчать всего лишь рожки серны, похожие на зубчатую тень, то и тогда это будет катастрофа. Нет у меня больше душевных сил.
Автофургон (или какая-то другая машина) с гудением приближался, и его мощные фары на миг изобразили на шоссе через Сан-Джан нечто вроде помоста из яркого белого света. В отличие от двух предыдущих машин водитель этой машины неожиданно переключил фары на ближний свет, и фургон решительно замедлил ход, хотя шел со скоростью сто километров в час (приблизительно); видимо, это произошло из-за меня, совершенно одинокого путника; не знаю только, чем я был обязан такой чести — тем, что меня решили опекать или хотели допечь. Несмотря на дальний прицел этих действий и соответственно ближний свет, я все же успел прочесть надпись: «ИНСТИТУТ ЗООЛОГИИ КАРУЖА». Однако самое важное было вот что:
Над крышей кабины не торчали оленьи рога.
И еще: в первый раз я различил неясные очертания водителя, увидел руку, которой он, оторвав ее от руля, коротко взмахнул в знак приветствия. (Я ответил на это приветствие.) Подумай только, на дороге через Сан-Джан тебя приветствовала чья-то неясная тень, человеческая тень.
Теперь я уже не мог назвать это слепым полетом — да и на горизонте загорелись первые огоньки, — я был близок к цели. Но как ни странно, огоньки вызвали у меня смешанное чувство: надежду и и то же время какую-то неловкость; пробираясь в почта полной темноте и ощупывая дорогу собственными подошвами, я держался уверенней.
II хотя я знал теперь, что скоро добреду до развилки, от которой отходит дорога к вокзалу (не такая уж короткая), но ошибся примерно метров на сто. К тому же гул нового фургона зоологического института Каружа, мчавшегося на полной скорости в сторону Сан-Джана, и журчание Флацбаха, который опять был где-то близко, заглушили приближавшийся дробный стук какой-то машины. И вдруг совершенно внезапно в нескольких метрах от меня, на развилке, зажглась фара; казалось, яркий свет выбился прямо из преисподней, вспыхнула одна фара, яркая-преяркая; стало быть, передо мной стоял мотоцикл, и он не загасил свет, а, напротив, включил его. Меня ослепило отвратительное круглое солнце.
Написанная в изящной повествовательной манере, простая, на первый взгляд, история любви - скорее, роман-катастрофа. Жена, муж, загадочный незнакомец... Банальный сюжет превращается в своего рода "бермудский треугольник", в котором гибнут многие привычные для современного читателя идеалы.Книга выходит в рамках проекта ШАГИ/SCHRITTE, представляющего современную литературу Швейцарии, Австрии, Германии. Проект разработан по инициативе Фонда С. Фишера и при поддержке Уполномоченного Федеративного правительства по делам культуры и средств массовой информации Государственного министра Федеративной Республики Германия.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.
В книгу вошли два романа ленинградского прозаика В. Бакинского. «История четырех братьев» охватывает пятилетие с 1916 по 1921 год. Главная тема — становление личности четырех мальчиков из бедной пролетарской семьи в период революции и гражданской войны в Поволжье. Важный мотив этого произведения — история любви Ильи Гуляева и Верочки, дочери учителя. Роман «Годы сомнений и страстей» посвящен кавказскому периоду жизни Л. Н. Толстого (1851—1853 гг.). На Кавказе Толстой добивается зачисления на военную службу, принимает участие в зимних походах русской армии.
В книге рассматривается история древнего фракийского народа гетов. Приводятся доказательства, что молдавский язык является преемником языка гетодаков, а молдавский народ – потомками древнего народа гето-молдован.
Герои этой книги живут в одном доме с героями «Гордости и предубеждения». Но не на верхних, а на нижнем этаже – «под лестницей», как говорили в старой доброй Англии. Это те, кто упоминается у Джейн Остин лишь мельком, в основном оставаясь «за кулисами». Те, кто готовит, стирает, убирает – прислуживает семейству Беннетов и работает в поместье Лонгборн.Жизнь прислуги подчинена строгому распорядку – поместье большое, дел всегда невпроворот, к вечеру все валятся с ног от усталости. Но молодость есть молодость.