Охота на Пушкина - [14]

Тридцать гостей, да еще таких, что помнят старые проказы, да еще соскучившихся друг по другу за минувшие годы, — это вам не шутка. А все оказалось продумано и ловко. Может быть, придирчивый критик и заметил бы, что квашеную капусту не подают к копченым угрям, а шампанское пьют из широких бокалов, а не из винных тюльпанов, — но для большинства гостей это не имело значения.

Как в любом доме хорошей хозяйки, каждый из тридцати гостей каждую минуту чувствовал на себе ее искреннюю заботу. Кому-то не хватало вилки, кто-то хотел выпить и стеснялся, кто-то, не рассчитав температуру, надел костюм с галстуком и теперь маялся. Пушкина все замечала и всем приходила на помощь.

Она понемногу успокоилась лишь тогда, когда праздник более или менее покатил по накатанным рельсам. Тогда Пушкина уселась в беседке за круглым столом, налила себе чаю из самовара, положила на тарелку кусок кулебяки…

И вокруг нее буквально на глазах стал образовываться плотный кружок, в основном, из женщин, причем из женщин, судьба которых так или иначе не задалась.

А как оказалось, таких было большинство. Более того, среди тридцати одноклассников примеров счастливого супружества было раз-два и обчелся. А примеров обратного свойства как раз наоборот — пруд пруди.

— Даже не знаю, что делать. Не жизнь, а сплошное мучение, — жаловалась одна из подружек. — Придет с работы — и давай придираться: макароны ему не доварены, котлеты пересолены, компот не компот… Каждый вечер ругаемся.

Пушкина кивала, а через некоторое время, как будто по-другому поводу, говорила:

— Мой отец, помню, такой крутой бывал — страсть! Придет с работы — голодный, злой, нервный, нас всех по углам разгонит, рычит, слюной брызгает. Так мама, пока не накормит, полслова поперек ему не скажет. Все только: «Костенька, супчику. Костенька, котлеток». Бегает вокруг него, суетится. Потом смотришь, отец наестся, отяжелеет, подобреет… — Пушкина, вспоминая, смеялась низким грудным смехом. — Тут уж мать свое возьмет. Тут уж его можно было голыми руками брать и вить из него веревки!

Или, например, кто-нибудь из подруг, женщина с увядающим лицом, на котором отпечатались следы постоянной борьбы с жизнью, пожалуется:

— Просто не знаю, что делать с сыном. Упрямый до невозможности. Стоит только сказать: «Надень шапку», — назло пойдет с голой головой. «Не трогай кошку», — обязательно схватит ее за хвост. Просто вылитый отец! А главное, когда, когда он успел научиться? Ведь мы с мужем развелись, когда ему было всего три года!

Пушкина быстро кивала, как будто с первых слов понимала, в чем дело. У нее, может быть, сразу было что сказать, но она сдерживалась, не говорила.

А через некоторое время замечала, как будто даже не к месту:

— У меня два старших мальчишки — точная копия Васи. Спокойные, неторопливые. А в младшем — как бесенок иногда поселяется. Становится злой, раздражительный. Дерзит, на братьев бросается. Я поначалу не знала, что делать. А потом вспомнила: со мной самой так в детстве бывало. Так я вот что придумала: как чувствую, что на него опять находит, я ему мишку старого подсуну или подушку ненужную, или даже газету старую. Он их от-мутузит, раздерет, изорвет в клочья — и, смотришь, отошел, успокоился. Опять нормальный ребенок.

Кто-нибудь не выдержит и вздохнет:

— Молодец ты, Пушкина. Счастливый человек.

— Конечно, — просто согласится Пушкина.

А кто-нибудь покачает головой:

— И как только ты с четырьмя управляешься! Ну хоть бы одна девчонка была!.. С девчонками-то легче.

— Может быть, — не спорила Пушкина. — Но мне и с моими мужичками хорошо.

«Конечно, хорошо, — завидовали подруги. — Когда Вася — такой положительный. А попробовала бы с другим…»

И женщины тайком вздыхают. И как это они такого положительного Лопатина в школе проглядели! А ведь, оказывается, какой муж из него получился!

И вот ведь как бывает, говорит человек простые слова, можно сказать, банальности, а слушать его приятно. И на душе от его слов становится уютно и хорошо. Вроде бы ничего особенного не говорит, а все вокруг тайком вздыхают. Вот они, секреты семейного счастья. Вот она, забытая в наши дни патриархальная гармония! Сидел бы рядом и слушал, слушал…

— А Пушкина-то! А? — незаметно кивали на нее друг другу старые приятели. — И кто бы мог подумать!

Кстати, как бы ни была Пушкина увлечена беседой или хлопотами о закусках, она ни на минуту не упускала из поля внимания своего драгоценного Лопатина. Зорким глазом она нет-нет, да проверяла, не сидит ли он на сквозняке, в порядке ли у него костюм, не подпаивает ли его кто-нибудь из прежних злодеев-приятелей, не завязался ли вокруг него какой-нибудь неприятный разговор.

И еще, как подметил острый взгляд Пистона, все время следила, чтобы мужа не понес в многословные высокопарные выси его развязавшийся язык.

А в словах Лопатина после нескольких часов застолья в самом деле стали навязчиво появляться какие-то многозначительно-патетические ноты.

— На нас, бизнесменах, — говорил, например, Лопатин, не очень внимательным слушателям, — лежит ответственная миссия. Мы строим новую Россию. Да-да. Новую Россию. А это непросто! Ох, братцы, как это непросто.