Охота на привидений - [52]

— А чего ж в Него, Пашенька, не ве­рить, когда Он есть, — просто ответила ба­ба Дуня.

— Ну, ну-у — только и смог произнести Пал Палыч, в изумлении покачав головой.

Но баба Дуня сама продолжила:

— Я ведь верующей не сразу стала. Ка­залось мне с детства, что Бог, может, и

есть. Только все мне, кроме матери, обрат­ное говорили. Да и мать все только наеди­не, полушепотом. И Алешка мой в Бога не верил тоже. А как его убили, я дней пять просто проплакала. Месяц всего-то мы с ним перед войной и пожили. Почему-то, когда я его провожала, все мне каза­лось — вернется. А его очень скоро убили. В сентябре уже и похоронка пришла. Только я не хотела тогда в смерть его ве­рить, достала икону и стала молиться, чтобы он домой живой вернулся. Или про­сто хотя бы в живых остался. Молитв ни­каких не знала, я их и сейчас мало знаю, а все молилась, как Бог на душу положит. Так молилась, так молилась, а он уже уби­тым был.

Да еще и за брата я молилась, за твоего отца, Паша, он ведь тоже тогда на фронте сражался, с начала войны. Не знаю уж, моими ли молитвами, только отец твой живой вернулся. Контуженный, но жи­вой. Хотя его-то уж точно должны были убить, от самой границы все отступление наше прошел. И потом до конца сорок третьего все на фронте. Только после кон­тузии его в тыл направили.

А потом я у матери Евангелие взяла и стала читать. Читаю и плакать мне хочет­ся, потому что, как там написано, так и хочется, чтобы люди все жили. Посмотрю вокруг, а тут война, и до войны тоже нехо­рошо люди друг с другом поступали. А Господь-то совсем другое завещал. Читаю и вижу, что так жить и надо. Тогда, навер­ное, и поверила. А что меня в деревне все ведьмой считали, знаю. Мне это только на руку было, никто и подумать не мог, что икона у меня спрятана. Я ее все хотела в церковь отнести, да отец Михаил меня о другом просил, вот я и ждала. Баба Дуня замолчала.

— А капкан, — спросил дядя Егор, — капкан ты от воров, что ли, поставила?

— Да и не думала я о ворах-то. Говори­ла же я тебе, просила: поставь мне капка­ны на енота, он к утке моей и курам под­бирается. А ты: нет да нет. А он все бродит, паразит, вокруг курятника и во­круг дома шастает. Наследил всюду. При­шлось самой как-то что-то делать. У меня в сенях от отца еще два капкана осталось. Заржавели все. Сколько лет им. Еле рас­крыла, с топором по полчаса с каждым му­чилась. Потом пошла и поставила. Один подле курятника, второй под окошком, он там больше всего наследил. А на Сережку ставить я и не думала. Знала бы, что поле­зет, так и эти бы убрала. Разве ж можно на человека, как на зверя, капкан ста­вить?

— Да они же на волка, тетя Дуня, кап­каны-то твои, — засмеялся Пал Палыч. — Как ты в них енота хотела ловить?

— А мне, что на волка, что на енота, я на них никогда не охотилась. Откуда я знаю? Какие были, такие и поставила. Других-то нет.

— И не надо, — сказал Егор Дмитрие­вич. — С капканом и на зверя охотиться нечего, особенно в этих местах. Как зверь-то в этих железных тисках перед смертью мучается. Все равно ставят, не капканом, так петлей давят. Я такую охоту не люблю. Какая это охота, когда зверя толь­ко мертвым и видишь.

— А как это петлей? — спросил тогда я, мучимый новым подозрением.

— Петлю на зайца обычно ставят, — пояснил мне дядя Егор. — Зайцы, они по одним и тем же тропам ходят. Вот найдет охотник такую тропу и поставит невысоко над землей петлю из проволоки. Косой через нее прыгнет, а петлю вокруг него и захлестнет. Чем больше рвется, тем туже затягивается. Жестокая ловушка, зверь в ней еще больше, чем в капкане, страдает.

«Вот почему Сергей еще в лесу зайца того ободрал, — догадался тогда я, — дя­ди своего боялся. Косого в петлю они с Юркой поймали, поэтому и шкура у него на ногах была рваная». Но я смолчал, не стал сообщать дяде Егору этой новости. Зачем его еще больше расстраивать? А Юрка с Сергеем и так свое получили. Один из них даже сам в капкан угодил. Вместо этого я еще спросил о том, что никак до конца уяснить не мог:

— Дядя Егор, а почему Сергей так уве­рен был, что икона осталась в Ворожееве?

— Наверное, тут и моя вина, — нехотя отозвался Егор Дмитриевич. — Я ему тоже об иконе рассказывал. А сам многое от Антонины слыхал, его бабки, а моей тетки. Может, и она ему что-то рассказы­вала. Антонина ведь с отцом Михаилом в последние минуты рядом была, когда он Богу душу отдавал. Отца Николая и дья­кона в правление сразу уволокли, едва уз­нали, что икона пропала. Антонина одна с умирающим осталась и слышала то, что другим было неведомо. Она мне под ста­рость рассказывала, что отец Михаил вдруг на кровати перед смертью сел, сразу ее узнал и говорит: «Антонина, это ты? Знаю, что ты. Ты слушай и другим пере­дай. Запомните, пока икона Божьей Мате­ри в Ворожееве, граду сему не будет кон­ца. Хоть и погибнет он, но возродится, когда Образ Святой в храм возвратится на место его. Только время должно пройти. Запомните, икона здесь, с вами, не выда­вайте ее. Все само собой сделается. И я, чтобы никто не нашел до поры, тайну в могилу возьму».

Скоро он умер. Икону не нашли. Анто­нина-то хорошая тетка была, но язык не могла вечно за зубами удержать. Пока следствие шло, молчала. И потом долго еще, но в конце концов разболтала кое-ко­му из родных. И мне тоже, когда уже старой была. Вот и пошли тогда слухи по Во-рожееву, что поп икону с собой в могилу унес. И я тому верил. И Сергей тоже, ви­димо. Может, я ему эту уверенность и вну­шил, а может, и Антонина. Только теперь-то уж все равно.