Охота на привидений - [51]

Благие намерения моего отца — вывез­ти меня и Светку из Ворожеева к началу занятий — были перечеркнуты случив­шимся. Нечего было и думать еще раз пы­таться выбраться этим вечером в Москву, да еще на «УАЗе» без лобового стекла и с разбитой фарой. Нас бы и не выпустили. Отец общался с милицией допоздна. Хоро­шо еще, что смог позвонить маме и Анд­рею Николаевичу, сообщил, что задержи­ваемся.

В Ворожеево мы вернулись уже около одиннадцати вечера. Однако никто там и не думал ложиться спать. За долгие годы покоя и запустения деревня впервые была так взбудоражена. Почти все ее теперешние обитатели собрались у бабы Дуни. Не­смотря на позднее время, отправились ту­да и мы.

Баба Дуня стала царицей бала. Она вос­седала во главе стола, за которым размес­тились все. Здесь были: я, Светка, Пал Палыч, мой отец, дядя Егор и даже Воло­дя с Игорем, не успевшие еще покинуть Ворожеево. Старик Максимыч впервые так поздно покинул свое жилище, не опа­саясь встретиться с духом Куделина. Лишь беднягу Вовку тетя Катя никуда не отпус­тила и утолкала в постель, оставшись вместе с сыном.

Мы наголодались после зсех дневных приключений, и хозяйка потчевала нас за столом чаем и всевозможными своими де­ликатесами.

— Теть Дунь, давай колись, рассказы­вай, откуда икону взяла, — прожевав блин с вареньем, настаивал Пал Палыч.

— Так я же уже рассказала, — отбива­лась старушка.

— То не нам, — возражал ее племян­ник — Давай теперь нам рассказывай. Без нас сейчас бы и след этой иконы про­стыл.

— Ох, Пашка, ну что с тобой делать, слушайте. Да и рассказывать-то особенно нечего.

В тот день, когда церковь разоряли в Ворожееве, когда Аня с Николаем иконы из нее выносили, я раным-рано встала.

Пошла скотину свою проведала, да и соби­ралась на работу идти. Я тогда в коровни­ке работала. А перед тем надо было мне еще за водой сходить. А колодец-то в де­ревне, сам знаешь, он и сейчас на том же месте.

— Ну, ну, — кивнул головой Пал Палыч.

— Баранки гну, — откликнулась баба Дуня. — Вышла я из дому, да в сторону Ворожеева-то и пошла. Вижу — в пыли на другой стороне дороги у березок, что вдоль кладбищенской ограды растут, лежит кто-то. Я думала, пьяный валяется, хотела обойти. Потом соображаю, дай гляну кто, может, кто-то из знакомых. Подошла, да и ахнула. Лежит отец Михаил. Лицом вниз и руки под себя подобрал.

Я тогда в церковь-то не ходила, хоть мать у меня была верующей, сам знаешь. Да так я в церковь-то ходить и не научи­лась. До сих пор мне все там как-то не так кажется. Но и в комсомоле я не была. Меня за то много ругали. Премий не дава­ли. Много было всякого, да что поминать. Только отца своего я им простить не могла. Вот и в комсомоле не была тоже. А отец Михаил, он к нам, когда я еще до замужества с матерью жила, заходил. За­ходил, с ней часто беседовал, и я знала, что он добрый. Хороший человек был наш поп, царствие ему небесное. Вот и жалко мне его стало. Да и вообще любого человека жалко. Вижу ведь, случилось что-то, не стал бы он так пьяным валяться. Выпить он, конечно, мог, как и все, но не допьяна. Я сначала сразу самое худшее подума­ла. Думаю, убили попа. Испугалась, хоте­ла бежать. Потом все-таки подошла, на­клонилась и за плечо его тронула. А он вдруг застонал и голову поднял. «Ты, го­ворит, кто? Ангел?» Я ему: «Отец Миха­ил, какой я ангел, я Дуня Михеева». Я тог­да уж замужем была и фамилию мужа взяла. Но вижу, что поп наш на меня смотрит и не узнает и вообще мало чего понимает. Взгляд у него такой туманный. Он мне опять говорит: «Умираю. Спаси». Я ему: «Сейчас, отец Михаил, кого-нибудь кликну». Алешка-то мой уже на войне был, так хотела в деревню бежать. А он: «Стой! Не надо! Не зови никого!» И вроде бы даже и немного очухался, взгляд у него просветлился. Поднялся на колени и гово­рит: «Не меня спасать надо, милая, а Ее». И икону мне эту протягивает. «Возьми, го­ворит, и спрячь. Сохрани, покуда время придет. Чрез нее весь град сей спасется. Только им не отдавай, тогда конец всему будет». Взяла я у него икону из рук, а он так лицом-то опять в пыль и повалился. Я плачу, жалко его, сама не знаю, что де­лаю. Бегом домой, икону отнесла и в ком­натку, где мы с Алешей моим жили, ее по­ложила. Спрятала на кровати под одеяло и бегом обратно. А он все лежит и уж не отзывается. Ну, тут я побежала в деревню, а у закрытой церкви дьякон Антон мечет­ся, отца Михаила разыскивает. Я его к не­му прямо и отвела.

Антон ростом невысок был, да силен очень. Он протопопа себе на спину взвалил и в деревню понес. А дальше уж, как там что вышло, я плохо знаю. Вот.

Отец Михаил тем же днем умер. Анто­нина, Сережкина бабушка, тогда с ним си­дела. А внучек у нее, вишь ты, какой удал­ся, вон чего сегодня понатворил.

— И что ж, тетя Дуня, — спросил седой полковник, который слушал свою родст­венницу, открыв от изумления рот, — эта икона с тех пор все это время у тебя и была?

— А у кого ж? В той самой комнатке куда я ее отнесла, там все это время и про­стояла. Только я сначала-то ее под матрас перепрятала, а уж потом, когда похоронка на Лешку пришла, тогда и достала. И то­же еще не сразу.

— Так ты что, теть Дунь, еще и в Бога веришь? — не переставал удивляться Пал Палыч.