Охота на пиранью - [38]

— Направо, — последовал окрик.

Все двинулись направо вдоль ограды, пока не оказались перед проемом. Оттуда несло смешанным запахом падали и гнили, за проемом был неширокий помост, окруженный деревянным заборчиком, нависший над огромной ямой.

— Все туда, — сказал Кузьмич. — Посмотрите сейчас, что бывает с лодырями… Марш!

Едва они вошли на помост, сзади с грохотом захлопнулась высокая калитка, лязгнул засов. На противоположной стороне квадратной ямы Мазур увидел такой же помост, окаймленный таким же хлипким заборчиком. Посмотрел вниз.

Яма была метров двадцати в длину и в ширину — и глубиной метров в десять. На дне валялись кости, ветки, какой-то мусор, падалью воняло вовсе уж нестерпимо, и что-то живое, большое, сильное с недовольным ворчанием заворочалось прямо под помостом, заскреблось по бетонированным, отвесным стенкам ямы.

Дружно взвизгнули женщины, и Мазур сообразил наконец что это и есть пресловутая медвежья яма. Сам инстинктивно отшатнулся от невысокого барьерчика — а остальные уже жались у запертой калитки.

Но медведя прекрасно было видно и оттуда. Он косолапо вышел на середину, громадный, неуклюже-грациозный, встал столбиком, шумно нюхая воздух, развернулся в сторону людей на помосте, коротко, утробно прорычал. И остался на том же месте — видимо, давно успел сообразить, что людей с этих двух насестов ему ни за что не стащить, а потому не стоит и суетиться. Медведь — животное умное, не зря таежный кочевой народ верит, что человек именно от косолапого амикана[5] и произошел… Как любил говаривать майор султреков, поддавши, «аю-аю — это вам не баю-баю».

Мазур подошел к краю, осторожненько попробовал барьер, держится вроде бы прочно. Медведь разглядывал его с нехорошим интересом, пустив из пасти струйку слюны. В тайге в это время года косолапый почти всегда безопасен — но этот, Мазуру чутье подсказывало, особенный…

На противоположный помост вышли несколько человек. Медведь враз повернулся к ним. Кузьмич махнул картузом и крикнул:

— Вот вам, господа, и полная свобода выбора! Кто не хочет играть в хозяйские игры, перекрестись и сигай вниз! Один вот лодырничать настроился…

Он посторонился. Двое вытащили на помост отчаянно бьющегося человека — странно, но он не кричал, молча пытался вырваться. И тут же верзилы, рывком вздернув его в воздух, перевалили через барьер. Стало видно, что под мышками у него пропущена петля, он повис на толстой веревке, отчаянно суча ногами, обеими руками вцепившись в эту самую веревку, попытался даже по ней взобраться — но веревку быстро вытравливали, человек опускался все ниже. И тут он завопил так, что волосы вставали дыбом. Медведь оживился, рысцой направился к тому месту. Мазур застыл, сжав тесаные доски барьерчика. Нечеловеческие крики проникали под череп, там, на противоположной стороне ямы, перекинули через ограду свободный конец веревки, и она полетела к земле, свиваясь клубком. Еще один жуткий вопль, короткое рявканье зверя — и медведь навалился на жертву, послышался хрип, крики смолкли, слышалось лишь довольное урчание.

Мазур обернулся. Никто не смотрел вниз, все четверо, пряча лица, сбились в кучу у запертой калитки — сработал, должно быть, сохранившийся с первобытных времен инстинкт. Ему самому стало жутко, но он справился с собой, потому что слишком часто видел, на что способны люди в отношении себе подобных…

Покосился через плечо. Медведь, пятясь задом, волок неподвижное тело прямо под помост — там у него, видимо, было нечто вроде берлоги. Следом, размотавшись на всю длину, тащилась веревка. Кузьмича и его людей на помосте уже не было.

Когда их выпустили с помоста, охранники без команды отступили подальше — Мазур догадывался, что вид у него не самый добродушный. Ему нестерпимо хотелось кого-нибудь из них убить, голыми руками, как прекрасно умел. И неглупый Кузьмич не рискнул сесть на повозку — пошептавшись с одним из своих, забрал у него коня. В седле он, несмотря на годы, держался неплохо, поводья держал уверенно. Толстяк начал явственно поскуливать, и Мазур хлопнул его по шее, чтобы, не дай бог, не распространил истерику на остальных — Ольга и без того едва сдерживала слезы, а на Викторию вообще не хотелось смотреть.

…Вертолет взлетел над заимкой, когда повозка выехала из тайги. Поднявшись метров на пятьдесят, чуть клюнул носом и понесся по прямой, с шелестящим свистом прошел над повозкой, обдав могучей воздушной струей. Лошади заржали, метнулись вправо-влево, но тут же успокоились. Проводив вертушку взглядом, Мазур засек направление, в котором она удалилась, чисто машинально, как будто это могло на что-то пригодиться… Похоже, вертолет тот же самый.

Один из распахнувших ворота караульщиков шустро подбежал к тяжело слезавшему с коня Кузьмичу, зашептал что-то, тыча рукой в сторону терема. Кузьмич выслушал, обернулся к вознице и махнул в ту же сторону. Повозка покатила к парадному крыльцу, окруженная всадниками.

По-прежнему держась поодаль, Кузьмич распорядился:

— слезайте, миряне, люди на вас посмотреть хотят…

На крыльце показались несколько человек — все в пятнистых камуфляжных комбинезонах и высоких ботинках, впереди вышагивал Прохор, одетый точно так же. Мазур разглядывал незнакомцев так, словно собирался запомнить навсегда, а они таращились на выстроившихся неровной шеренгой пленников с восторженным ужасом и легкой брезгливостью цивилизованных людей, угодивших в становище первобытного племени. Определенно это и были иностранные друзья Прохора — мужики уже не первой молодости, все четверо, но подтянутые, с прекрасными зубами, розовощекие, а сухопарой светловолосой женщине Мазур готов был дать с ходу лет двадцать пять, но присмотрелся к ее шее и набавил еще двадцать. Все пятеро в этой одежде вовсе не казались ряжеными, комбинезоны сидели на них на удивление ловко — словом, все выглядят опытными охотниками, крепкими на ногу, сухопарая баба, опережая события, уже смотрит, словно прицеливается по бегущему…