Охота на лесную нимфу - [2]

Когда они все втроем вышли на центральную дорожку, ведущую от ворот к особняку, под ногами зашуршали успевшие нападать листья, холодный ветер взметнул темно-русые Женькины волосы. Она отвела их с лица рукой. Будут сегодня мешать, подумалось ей. Но ни шапками, ни заколками она обременять свою голову не любила. Да и волосы ее, вьющиеся и шелковистые, мягкие и послушные с виду, тотчас же выбивались из любых оков, как бы она их ни скручивала. Женька уже не раз пыталась справиться с ними, а потом бросила это бесполезное занятие. Уж лучше откидывать их, чем останавливаться каждые пять минут для того, чтобы переплести. Меньше отвлекает от работы. А работы сегодня у Женьки было много. Хозяин приезжал накануне, чтобы предупредить, что на выходные весь особняк снова сняли какие-то толстосумы, и значит, все, в том числе парк, должно быть в лучшем виде. Придется основательно промести все центральные дорожки, сгрести с газонов листву. Оттого Женька и встала сегодня ни свет ни заря по будильнику, к радости обеих собак. Женька оглянулась, выискивая взглядом среди кустов Тяпу. Нашла не сразу — что-то вынюхивая, он залез в самые заросли так, что торчал только рыже-белый обрубок хвоста. Независимая личность, он никогда не убегал далеко, но всегда гулял так, как ему вздумается. Вот Туман — тот трусил чуть впереди Женьки, неся в зубах ведро. Работяга по своей натуре, он не любил праздной беготни по вверенной им с Женькой территории. В лесу — пожалуйста, а здесь он был не только другом, но и напарником во всех Женькиных делах. И она специально давала ему ведро, чтобы пес мог почувствовать свою значимость. Легкое, ничем не нагруженное ведро — это было все, что могла нести могучая кавказская овчарка. Потому что справа на нижней челюсти у него были выбиты два резца, клык и все ложнокоренные зубы. И край языка с этой стороны был весь в зазубринках, и переносица с легкой горбинкой, оставшейся после перелома.

Центральная подъездная дорога вывела Женьку с Туманом на широкий мощеный двор перед старинным особняком, переделанным в ставший очень популярным дом отдыха. Летом те, кто мог себе это позволить, жили здесь в основном семьями, по парку бегали дети, на озере было немало купающихся. А вот по окончании сезона дом отдыха нередко снимали на несколько дней ищущие развлечений и не привыкшие считать деньги субъекты, приезжающие сюда на дорогих иномарках уже без семей. Они появлялись здесь, почти все как один, чтобы «на природе» (то есть в парке) жарить шашлыки, париться в сауне вместе со своими холеными любовницами, подальше от жен, и вливать в себя дорогостоящее содержимое красочных фирменных бутылок, напиваясь почти до поросячьего визга. До Женькиного домика, как бы далеко от особняка он ни стоял, каждый раз доносились отголоски их оргий, несмотря на плотно закрытые окна и дверь. Орала музыка, сотрясая мощную стереосистему, горланили во всю мощь грудных клеток гуляющие мужики, пронзительно хохотали и визжали их девицы. Что конкретно там происходило, Женька не знала и знать не желала. Она выходила в парк либо на рассвете, когда все наконец засыпали глубоким сном, либо после того, как они уезжали прочь на своих дорогих машинах, чтобы убрать за ними разбросанные повсюду банки и бутылки, а в придачу и другие, порой самые неожиданные предметы, иногда вызывающие смех, а иногда наводящие на довольно жуткие мысли. Одной из таких неожиданных Женькиных находок однажды стал Туман. Поначалу она приняла его за брошенную в кусты мокрую грязную шкуру и подошла, намереваясь вытащить ее оттуда, чтобы зарыть вместе с другим не подлежащим сжиганию мусором. Но «шкура» вдруг подняла окровавленную морду. В первый момент Женьке стало так дурно, что даже сердце закололо. Немного отдышавшись, она приблизилась к собаке. Пес уже снова уронил голову на лапы, и одни только его карие глаза выглядели живыми. Они смотрели на Женьку так, что ее начало трясти. Ее колотило от той глубины страдания, что читалась в говорящем яснее слов собачьем взгляде, и от сознания нанесенных собаке увечий, и от ярости на того, кто это сделал, и от ужаса перед чудовищной жестокостью той пьяной твари, которая оказалась на это способна. Она сжимала зубы, чтобы унять дрожь, и глотала слезы, почти уверенная в том, что уже ничем не сможет помочь полумертвому псу. Но, немного придя в себя, Женька все же начала действовать. Прежде всего накрыла собаку своей курткой, потом побежала в особняк. С помощью Алевтины, горничной, тоже убиравшей в этот день за уехавшими прочь «гостями», только не двор, а комнаты, Женька перенесла собаку на покрывале к себе домой. И на долгие дни лишилась покоя. В зависимости от самочувствия собаки надежда ее сменялась отчаянием, угасала, чтобы воскреснуть снова и снова угаснуть. С каким-то остервенением Женька выхаживала чуть живого пса, заботясь о нем так, как не всякая мать заботилась бы о своем больном ребенке. Она кормила его из спринцовки, удалив кровоточащие обломки зубов изо рта, меняла под ним мокрые простыни, поскольку он не мог вставать, переворачивала его, чтобы не было пролежней, делала уколы и перевязки. На Женькино и Туманово счастье, воспитывалась она в семье медиков, где дедушка и бабушка были врачами, и поэтому знала, что делает. Знала настолько, что однажды, в очередную бессонную ночь, когда лежала, глотая слезы, раздираемая сомнениями, тревогой и тоской, она услышала, как серый пес покинул свое место и подполз к ее кровати. Эта ночь стала переломной в состоянии Тумана, и после нее он резко, как по мановению волшебной палочки, пошел на поправку. А вскоре уже следовал за Женькой повсюду, как лохматая серая тень. Вначале пошатываясь, на заплетающихся от слабости лапах, а потом все увереннее, бодро приподняв свой уныло болтавшийся поначалу хвост. Не зная, как его звали прежде, Женька назвала его Туманом. Во-первых, за красивый серый окрас, а во‑вторых, потому что именно туман в ту ночь, когда озверевший хозяин пытался убить его, спас псу жизнь. Он заполз в кусты и стал невидим с асфальтированной дорожки в наползающих с озера клубах густого тумана. Идти же на его розыски по сырой траве пьяный садист, скорее всего, просто уже не захотел.