Охота на кентавра - [30]

Бежать он не мог. Куда бы Марк ни бежал, повсюду за ним потянется тонкая, но прочная нить, которая его не отпустит — колея от колес его тележки. По ней его быстро найдут.

Вот если бы нашелся человек, который отнес его на спине, как говорил Шор-Шар. Марк забыл, не подумал, когда пробовал бежать, что, передвигаясь, оставляет на челе планеты глубокие морщины. Их можно было бы назвать морщинами горя, если бы земля не была так равнодушна. Нет на свете преступления, которое она бы не укрыла, оставаясь безучастной, — так подумал Марк и заснул.

Когда он открыл глаза, солнце стояло высоко, на небе не было ни облачка. Всюду двигались люди, деревенская жизнь была в разгаре. Прямо перед ним на одной ноге стоял маленький человечек. Заметив, что Марк проснулся, он встал на обе ноги и закудахтал: — Кудах-тах, вот ты и проснулся.

Марк помнил, что этот человечек плясал на столе, и снова все происходящее показалось ему кошмаром. Коротышка подошел к нему:

— Здравствуй, путник. Меня зовут Горбушка, хотя у меня и нет горба, можешь пощупать. Только одно плечо выше другого. Хочешь курить?

Марк закурил едкий самосад и промолчал.

— Мне велели повсюду ходить за тобой. Ты не против?

— Ходи, какое мне дело?

— Я ужасно рад, что ты появился. Тут уж было решили меня принести в жертву, как ты словно с неба свалился.

Вот слово и произнесено: жертвоприношение.

— Кто решил?

— Они все, люди. Мол, все равно у меня нет жены и детей. Но что из этого? Я тоже жить хочу, хотя и курицын сын. Кудах-тах.

О боже! Деревенский дурачок. Они решили, что Марк менее достоин жизни, чем деревенский дурачок.

— Ты не сердишься на меня? Я не виноват, это была моя, но сейчас это твоя участь.

Что? Его участь — быть принесенным в жертву? Дикая злоба на мгновение вспыхнула и ослепила его. Марк протянул свою длинную руку и схватил Горбушку за горло.

— Ку-ка…р, — пропел тот и забил руками, как крыльями.

Марк мог его придушить, но это ничего бы не изменило. Он с отвращением отбросил человечка в сторону: — Держись от меня подальше. Не попадайся мне на глаза.

— Ну вот, ты и обиделся. Почему? — захныкал Горбушка.

Марк осмотрелся, сейчас в сельской идиллии ему чудилось что-то зловещее. Каковы эти люди, что вынесли ему смертный приговор?

Он хочет посмотреть им в лицо.

Оттолкнувшись, он выкатился на улицу и не поверил собственным глазам. По улице шел полицейский, в форме и с пистолетом, представитель власти и законности. Вот его спасение!

— На два слова, сержант.

Полицейский рассматривал его озабоченно, но без всякого удивления.

— Это ты? Я все знаю. Пошли в участок.

Участок был открыт. Единственная комната делилась барьером на две части. В одной стучал на телеграфе молодой человек с унылым лошадиным лицом. В другой располагался полицейский участок в виде одного голого стола. Сержант прошел к нему, снял фуражку и основательно уселся. За его спиной, на стене висели портреты пяти диктаторов Шедара. Они никогда не были особенно милы Марку, но сейчас они были символами законности.

— Так что ты от меня хочешь? — спросил сержант.

Марк был слегка огорошен этим вопросом, но заговорил:

— Во-первых, я должен зарегистрировать свое прибытие в ваш город. Вот документы. Во-вторых, здесь происходит что-то странное, готовится преступление.

Полицейский помолчал, не взял протянутых документов: — Начнем с «во-вторых». Ничего преступного на моем участке не происходит. А вопервых, регистрировать я тебя не буду.

— Как не будете? — Марк был поражен, Вы обязаны это сделать, таков закон.

— Законы я знаю. Но мне говорили, что ты собираешься следовать ДАЛЬШЕ. Можно сказать, что уже проследовал? Что тебя уже нет? Чекки, — обратился он к унылому телеграфисту, — ты не видел, тут никто со мной не приходил?

Телеграфист поднял длинную физиономию и удивленно посмотрел на дверь: Нет, сержант, ты один пришел. Никого с тобой не было.

— Видишь? — полицейский смеясь обратился к Марку. — Если никого не было, кого же регистрировать?

— Понимаю, — Марк видел, что его надежда рушится. — Вы все здесь в сговоре.

Снаружи к пыльному стеклу приникла острая мордочка Горбушки. Марк некоторое время смотрел, как тот моргает и водит выпученными глазами, ничего не видя в комнате.

— А ты не боишься, сержант, что я прикончу несколько человек или тебя, чтобы ты меня заметил?

— Попробуй, — улыбнулся тот и показал Марку дуло пистолета. — Не думаю, что это помогло бы тебе в твоем положении.

Марк мог бы убить его, не трогаясь с места, и пистолет не помог бы сержанту, он ничего не успел бы понять. В корпусе «невидимок», где их долго пичкали различными способами убийства, он научился приему, который назывался «жало». Под верхней челюстью у Марка всегда хранилась сжатая и скрученная тонкая пластина из особого сплава. Ему было нужно лишь сделать неуловимое движение языком и губами, чтобы она, с силой выпрямившись, «выстрелила» в противника. Угодив в веко под глаз, острая и тонкая, как игла, она прокалывала мозг и мгновенно убивала. Происходило это незаметно для окружающих, противник, как говорили в корпусе, «засыпал» без всяких признаков насильственной смерти. Оставалась лишь капелька крови под глазом. И этот смешливый полицейский мог быть ужален сейчас и умер бы. Но он прав, что это даст Марку? Дело не в полицейском.