Охота на единорога - [95]

Родни вдруг тихо рассмеялся. Рассмеялся обыкновенным смехом, который, однако же, давно уже не тревожил слух. Серж удивленно посмотрел на него, никто не смеялся так при нем в последнее время. Рассмеялся и сказал:

— Как я устал это носить… — он постучал себя по голове. Он имел в виду тяжелый армейский шлем, а не голову.

— Они накрыли их, я вижу, — прокричал Мигуэль сидя на крыше. — Можно перебраться в тот переулок.

С крыши вниз полетели мелкие камни. Высота была небольшой, но этого хватило бы иноземному солдату, чтобы покалечиться, свалившись вниз, а то и вовсе — расстаться с бренной плотью — попавшись на глаза снайперу.

К ним вышла пожилая женщина и строго спросила:

— Вы с кем воюете, с Саддамом или со мной? Почему этот человек лазит по крыше моего дома?

— Мутаассиф, — извинился Серж. Дом был небольшой. Он подумал, что его хозяева долго и упорно трудились, мирно работали, жили гармонично, зная лишь маленькие радости.

Серж уже многое понял. Теперь ему казалось, что он догадывался обо всем этом давно. Но он очень устал, и ему было уже все равно, нахлынула апатия и недовольство собой, у него уже не было ни воли, ни желаний что-то делать, куда-то идти.

— Все, что говорил ваш дед, подтвердилось, — сказал Серж, — это похоже на чудо. А он, как я понимаю, провидец.

— Из тех, что гадают за плату? — переспросил Родни, — чудо? Что вы, Сергей! Это слово произносить не стоит. Вот, если бы здесь строили, а не разрушали, тогда бы мы могли бы говорить о чуде.

Он просто работал до старости. Занимаясь чем-то другим, он мог бы разбогатеть. Но он делал то, что ему нравилось…

Серж посмотрел на Родни. Тот был возбуждён, взволнован, новые лица новые обстоятельства взволновали его, или же он был беспокойный человек сам по себе.

— Понемногу строятся города, — сказал он. — Трудом рабочих руководят опытные зодчие, под их началом еще и десятки мастеров. Простые люди обходятся даже без помощи, их жилища вырастают где попало, и появляется город — безо всякого чуда, но если вспомнить потом: давно ли тут было пустое место, то покажется — лишь миг тому назад…

— Время так быстротечно, — сказал Родни. — И стоит ли, вообще, нам говорить о нем? Если и есть чудо, так это оно.

Родни говорил взволнованно, размахивая руками. Но вдруг он замолчал. С той улочки, по которой Серж пришел со своим провожатым, и где они не решились пройти, и свернули в сторону — выскочила машина. По ней ударила очередь из пулемета. Видимо водитель был убит, потому. Что автомобиль врезался в дом и остановился.

— Временные отрезки составляют вечность, — сказал Серж, равнодушно глядя на это, — и вся она целиком, все время — от сотворения мира до его конца — заключено в мгновенье. Люди будущего будут знать многое, неизвестное нам, и многое останется неизвестным для них, когда изгладится всякая память о нас. Мир ломаного гроша не стоит, если в нем когда-нибудь не останется ничего непонятного…

— Черт, черт, черт, — сказал Родни. Видимо он забыл другие слова. Напряженность росла.

В это время над ними мелькнули, пронесясь две трассирующие очереди, образовав своими сверкнувшими орбитами букву «V». Серж устал стоять. Он опустился на землю у колеса машины.

Он задумался над тем, что смертен. У многих, или у всех однажды наступает час, когда по какому-то наитию, или просто случайно приходит это знание.

— И ты не считаешь странным, спросил он, — все, что тут происходит?

— Нет! — сказал Родни, — А ты волен считать чем угодно… Что, вообще-то, называют люди чудесным? То, что им неведомо, а потому — загадочно.

Эти иракцы явили поистине великий пример терпения. Мы европейцы видим, что представляет собой ничем не ограниченная свобода, они — порабощение, преследования отняли у них возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом они утратили также саму память, если бы забывать было бы столько же в их власти, как молчать.

Серж почувствовал тонкую душевную связь со всем происходящим вокруг, ему показалось, что он понял этот народ, вот только объяснить это понимание было выше его сил. Вечности нет ни в прошлом, ни в будущем. Но есть вечное воспоминание о ней и вечное ее ожидание. Если только любовь не своего рода вечность. По крайней мере, ее хорошая иллюзия. Ведь она стирает память о начале и страх перед концом самое себя…

Как бы ему хотелось, чтобы все это было фильмом, как бы ему хотелось оставить все это в прошлом. Но все это происходило здесь и сейчас. Он забеспокоился, потом застонал.

Сбежались какие-то люди, но он с налившимися кровью, вылезающими из орбит глазами, корчился пачкая свои колени кровавой рвотой.

Грохнула пушка, содрогнулась земля, и зазвенело в ушах. Теперь можно было на какое-то время наслаждаться тишиной.

Город словно спал, джип вез его по петляющей среди голых холмов дороге от Багдада.

Стало душно, тяжело дышать. Душа ждала порыва ветра. Серж принял за него колебание воздуха случившийся из-за проехавшего мимо бронетранспортера.

В узких переулках движения воздуха вообще не ощутимы, как не заметны на дне моря колебания, происходящие на его поверхности. Время тоже забылось.