Охота к перемене мест - [64]

— В Приангарске на днях сдали новый дом, — рассказала Ирина Георгиевна. — Признать работу хорошей ни у кого язык не повернулся. В акте написали «удовлетворительно» и приложили длинный список недоделок. Спрашивается, кого же этот дом удовлетворил? Только не жильцов! Почему же не поставили оценку «неудовлетворительно»? Строймеханизация провалила бы план... Лентяю-оболтусу не ставят в школе двойку или не оставляют на второй год, чтобы не ухудшить общие статистические данные. Но разве успеваемость учеников может стать показателем соревнования между школами? Где гарантия, что учителя не будут завышать оценки?

Нонна не только заинтересованно слушала Ирину Георгиевну, но и сама привела пример вредоносной цифири: ее старую тетку, сестру матери, не хотели брать в больницу, потому что на скорое выздоровление рассчитывать не приходилось, а в нашем здравоохранении, оказывается, завелись цифры-паразиты: пытаются снизить число койко-дней, которые проводит в больнице среднеарифметический больной, снизить число смертных случаев, а потому так неохотно берут тяжелобольных стариков.

— Цифра-канцеляристка, — продолжила Нонна, — берется командовать и в нашем кинематографе. Иной режиссер больше всего озабочен тем, чтобы сократить число съемочных дней, число репетиций и сэкономить пленку. А при этом иногда безвозвратно экономится и режиссерский и актерский талант...

Вечерняя беседа за ужином становилась все оживленнее. Каждая новая тема принималась близко к сердцу, и Ирина Георгиевна умело гасила слишком горячие споры.

Маркаров пожалел, что не захватил с собой гитару. Но и без гитары Нонна понравилась Пасечникам. Ее сердечно приняли, ухаживали за ней, наперебой угощали.

Нонна осторожно взглянула на часы, наклонилась к Мартику.

— Нам пора, — тихо сказала она. — Вера Артемьевна просила позже одиннадцати в гостиницу не приходить.

Маркаров встал, дождался паузы и тоном вышколенного дипломата провозгласил:

— Ужин прошел в обстановке взаимного доверия и в духе откровенности. Была достигнута договоренность о том, что обмен мнениями по вопросам, представляющим взаимный интерес, будет продолжен.

Уже выходя из столовой, Нонна остановилась перед висевшей на стене фотографией: голова к голове были сфотографированы миловидная блондинка, чем-то напоминавшая Пасечника, и черноволосый старший лейтенант.

— Это наши дети, — сказала Ирина Георгиевна. И, заметив в глазах Нонны невысказанный вопрос, разъяснила: — Да, наши! Мой Никита женат на Кате Пасечник. Он как в воду глядел, когда сказал мне когда-то: «Давай, мама, выйдем замуж». Они уже не первый год в Польше, он там служит. Недавно, пишут, ездили в Варшаву, на могилу Катиной мамы...

— В каком направлении двигаетесь? — спросил Пасечник.

Маркаров замялся, а Нонна сказала откровенно:

— Нам в гостиницу.

— Я вас подброшу. «Жигуленок» у подъезда.

— А ты не перебрал?

— Снова техника безопасности, — шумно вздохнул Пасечник. — Ты же знаешь, Ириночка, под хмельком я езжу аккуратней, чем трезвый. Да и кто посмеет меня остановить, проверить?..

26

В наступательных боях старшему сержанту Матвею Михеевичу Морозову не раз доводилось входить в города, поселки, селения с первой горсткой разведчиков, с первым взводом — саперы разминировали стежки-дорожки для пехоты. Из домов, землянок, погребов, подземелий выбегали жители, бросались разведчикам навстречу, с любовью вглядывались в их закопченные, запыленные лица, в радостном смятении обнимали, плакали, жали руки, совали цветы, кидали цветы под ноги, старики снимали шапки, старухи осеняли освободителей крестным знамением.

Говорили на разных языках, говорили, опережая друг друга, какие-то бессвязные, ласковые слова, которые можно услышать только от близких людей после долгой горькой разлуки.

Люди, вырванные из рабства, встречали рядовых бойцов, как легендарных героев, их одаривали святой благодарностью, адресованной всей армии-освободительнице, которую они в те минуты олицетворяли.

Задымленным январским днем старший сержант Морозов ходил по Варшаве, обугленной, разрушенной, превращенной в сплошную каменоломню и кладбище. Даже скудные цветы из шклярни, какие преподнесла саперу старая полька, пахли пороховой гарью и чадом. Он долго не решался выбросить букетик, нес вместе с миноискателем.

Спустя восемь лет вернулся он в Варшаву и в первое же воскресенье отправился на прогулку по городу. Блуждал по тем самым улицам, какими шел в памятный окровавленный день, и нашел, нашел нетронутыми, даже подновленными, сделанные его рукой или другими саперами надписи на стенах домов, нацарапанные штыком на штукатурке, намалеванные смолой: «Мин нет. Старший сержант М. Морозов»». Или: «Разминировано. Иду на Берлин. Старшина Василий Громов». Бессмертные автографы советских саперов! Значит, поляки, взрослые и дети, запомнили имена незнакомых солдат, даже знали его, Матвея Михеича, почерк...

Мощные экскаваторы и бульдозеры тяжело ворочались в котловане десятиметровой глубины. Плотной толпой окружали любопытные котлован, а самые любопытные подходили так близко к краю обрыва, что земля осыпалась из-под ног. Пришлось сколотить вокруг забор. Теперь зеваки толпились у раскрытых настежь ворот — больше наблюдать неоткуда. Но из ворот непрерывной чередой, в затылок друг другу, подымались по крутому склону самосвалы, груженные землей, и вахтеры покрикивали на глазеющих у въезда, как бы кто не угодил под колеса. Варшавяне послали делегацию к начальнику строительства с просьбой — не отгораживаться забором от тех, кто наблюдает за работой невиданных машин.