Ох уж эти Шелли - [44]

Наконец супруги уступили ее уговорам и рассказали о том, как возник замысел и как потом Мэри писала главу за главой. О том, как Перси искал в архиве материал о реальном Франкенштейне, как правил готовый текст и писал предисловие.

Все это происходило за распитием молодого вина, супруги то и дело перебивали друг друга со своими дополнениями и уточнениями, как и уже достаточно набравшаяся Клэр. Они рассказывали историю "Франкенштейна", а художница молча рисовала, стоя у мольберта.

— Вы оба — авторы "Франкенштейна", — услышав все доводы, наконец изрекла Амелия. — И не только потому, что Шелли писал предисловие, собственно, вы не обидитесь, если я скажу, вы, Перси, не только помогали Мэри искать прототипа, вы сделали все возможное, чтобы она годами не выходила из созданной вами атмосферы ужаса. Вы убегали из дома, дабы не быть застигнутыми там кредиторами, а она была вынуждена встречать их и вести переговоры, никогда до конца не зная, чем закончится тот или иной визит. Вы неделями не являлись домой, а она прислушивалась к каждому шороху и в результате научилась распознавать шаги монстра, вы публиковались, устраивали публичные выступления, встречались с поклонницами, а Мэри, талантливая, трудолюбивая Мэри, вынуждена была все время находиться в вашей тени, переписывая и редактируя ваши стихи, чтобы потом отнести очередную порцию в типографию, дабы не тратиться на курьера. Эта необыкновенно талантливая женщина голодала, оставляя все лучшие куски вам, годами не могла позволить себе даже новой шляпки, потому что разве нужна новая шляпка тому, кто все время сидит дома? Разве что прогуляться на рынок или в общественную библиотеку, но возможно ли там встретить тех, кто будет интересоваться твоей шляпкой? Поэтому вы покупали себе бархатные куртки и тонкие рубашки, а Мэри старалась следить за тем, чтобы они были чистыми и как можно дольше не потеряли вида. Она чистила ваши туфли и затачивала перья, как то, описанное в романе одинокое и несчастное существо, которое прячется от дневного света, а с наступлением ночи собирает хворост для семьи, на ферме которых он нашел себе приют.

Знаете, Перси, сейчас я пьяная, а пьяному можно говорить такое, что не позволено трезвому. Так вот, если бы не ваше влияние, если бы не постоянные мысли Мэри о том, что она может потерять вас, что в один из дней вы уйдете и не вернетесь… короче, все это в результате создало идеальные условия для написания черного романа.

Вы не думали, почему читатель в большей степени сочувствует уродливому порождению гения ученого и в меньшей — самому ученому? Не потому ли, что Мэри привыкла быть отверженной и была таковой всю жизнь с вами?

В общем, так, я закончила портрет, но это не портрет Перси и не портрет Мэри в привычном смысле этого слова. Слышали когда-нибудь, что муж и жена, прожив бок о бок много лет, становятся похожи друг на друга? Так вот — это ваш общий портрет, я соединила черты мужчины и женщины воедино. Поэтому изображенный на портрете человек напоминает андрогина, но это только самое поверхностное суждение. В общем, я все сказала. Смотрите.

После чего художница развернула мольберт. Мэри ахнула, Перси поднялся на нетвердых ногах, а Клэр засмеялась. Тогда как художница отошла в сторону и, взяв кувшин за ручку, подняла его, как будто собирается трубить в горн, и принялась жадно пить. Розовое вино струилось по смуглой коже, проникало за ворот платья, а она пила, пока не рухнула тут же на подушки и не захрапела.

Портрет работы Амелии Керран поразил всю троицу до такой степени, что они еще долго разглядывали его, точно какую-то странную мозаику, выискивая знакомые черты. Это было удивительное произведение, небывалое и великое. Алхимики говорят о слиянии мужского и женского в идеального ангела-андрогина, об алхимической свадьбе, в результате которой возникает золото королей или философский камень, но то, что сделала Керран, как раз и было настоящим философским камнем, это был портрет Шелли — не Мэри и не Перси, и одновременно с тем это был их общий портрет. Не групповой, а именно в единственном числе.

На следующий день, когда все как следует проспались и решили еще раз обследовать удивительную картину, а заодно попросили Амелию еще раз пересказать все, что она сообщила им вчера, дабы Перси мог записать для истории ее тезисы, художница только удивленно пожимала плечами. Она не помнила своей длинной речи, да и вообще не помнила, чтобы что-то такое говорила, тем более упрекала в чем-то автора "Королевы Мэб".

Ей действительно очень понравился "Франкенштейн", но судила она о нем, как судил бы любой рядовой читатель, не делая никаких глубоких и, упаси боже, могущих обидеть кого-либо выводов.

И как бы Мэри и Перси ни пытались задавать ей наводящие вопросы, Амелия так ничего и не припомнила.

Возможно, они бы повторили свои попытки на следующий день и даже еще раз напоили бы художницу, но тут Уильяму стало совсем плохо. Его убивала римская жара, и при этом больного ни в коем случае не следовало куда-либо везти, так как дорога расправилась бы с ним еще скорее. 5 июня Мэри записала: "Жизнь Уильяма в величайшей опасности. Мы не поддаемся отчаянию, но не имеем ни малейших оснований для надежды. Вчера у него были предсмертные судороги, но его жизнь удалось отстоять… Горе последних наших дней непередаваемо… В нем вся моя надежда".