Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2 - [9]

Глотнув вина, Федотов сделал паузу, чтобы тут же продолжить:

— Личность, говоришь, а что ты читал из написанного им к этому времени? Что ты читал дома, и как анализировал его решения, или, как всегда искурил букварь на двоих? Может ты помнишь дату его рождения!

— Ну, эт…

— Не перебивай! — Борис жестом остановил, пытавшегося что-то вставить морпеха. — Димон, ты чем думал, начав этот разговор в кабаке?

— Вроде бы…, - пошел на попятную психолог без практики.

— Хочешь сказать, получилось само по себе, взяло и получилось? Дмитрий Павлович, научись себя контролировать, иначе у нас ничего не получится. Совсем ничего. Даже в бизнесе.

Расстроенный Федотов с минуту молчал. Потом махнул рукой, и не понять было, то ли он отогнал полудохлую осеннюю муху, то ли ответил своим мыслям, а влив в себя «любимое вино Наполеона», скривился:

— И как они пьют эту гадость?

В величии Сталина Борис не сомневался. Мало кто из современников Иосифа Виссарионовича смог бы вытащить страну из задницы, в которую она вляпалась. Вот, только, «задница» эта была делом рук не только «царских сатрапов». В том пакостном дельце отметились все. В том числе и будущий отец народов.

В этом смысле, будущий лидер СССР был не более чем продуктом своей эпохи.

Свершится революция. Как и все революционеры, он будет наивно ждать плодов раскрепощения труда. Мечтать о разливе по миру всеобщей революции. Надо отдать Сталину должное — Иосиф Виссарионович раньше других осознал, что мировая революция откладывается. Не сразу, конечно, но по прошествии четверти столетия Коминтерн, призванный разжечь пожар мировой революции, будет распущен.

Пройдут годы до осознания им необходимости насилия над людьми, без которого неистово трудиться обыватель не в состоянии. Только тогда Сталин начнет продвигать законы и порядки, обеспечивающие бешеные темпы развития индустриального уклада. Все это будет протекать в рамках недоразвитой парадигмы строительства социалистического государства.

Путающиеся под ногами мечтатели о мягкой индустриализации сгорят в горниле адского пламени.

Слава богу, что Сталин не отринет идею Троцкого о создании трудовых лагерей, позже оформленных в ГУЛАГ. Этот способ получения почти дармового труда существенно поможет стране Советов выкарабкаться из развала экономики. Вот только, ни одно доброе дело в подлунном мире без последствий не остается. Отдать страшный долг страна просто не успеет, зато получит реакцию в виде яростной неприязни к идее коммунизма со стороны существенной части населения.

В необходимости репрессий Федотов не сомневался и сопли по этому поводу не размазывал. Не верил он и в сказку о добром царе и плохих боярах — Сталин знал все и являлся организатором того кошмара, что охватил страну в конце тридцатых годов. Федотова интересовали лишь детали. Были ли репрессии следствием только насущной необходимости или тут примешались отклонения в психике, присущие всем революционерам? Были они чрезмерными или являлись предельно минимизированными? Какова доля в этом апоплексическом угаре ранних представлений о социалистическом укладе и до какой степени вождь был вынужден следовать массовому бессознательному своего окружения. Вопросов было так много, что следовало признать — реальную картину Борис представлял себе весьма смутно. В таком случае, что он мог предложить, кроме пошлости доброхота? Получалось ничего. Скорее всего, и по этой причине его так вывела из себя сегодняшняя зверевская настойчивость.

— Ты знаешь, Димон, такое впечатление, что везде вилы. Поддержишь большевиков — получишь жопу, правда, знакомую. Приткнешься к «временным» опять получишь жопу, но непонятного размера. О Дворе даже говорить не хочу, — брезгливость на лице Федотова ставила крест на фамилии Романовых.

А Сталин, — Борис неопределённо покрутил в воздухе рукой, — ну Сталин и Сталин. В ближайшее время поеду к своим в Можайск, потом поговорим.

— К своим?

— Моему деду сейчас двенадцать. Этим летом его нашел нанятый мною стряпчий.

Очередная смена интереса морпеха вновь поставила Федотова в тупик:

— Борис, давно хотел тебя спросить, кто такой Горбачев?

— Дурак.

* * *

Можайск встретил Федотова лужей на привокзальной площади. Казалось бы, что в том удивительного? Лужа как лужа. Асфальт еще не придумали, и «главная» лужа обязательный атрибут любого городка России-матушки. А вот «нате вам»! Это украшение благополучно дожило до начала ХХI века и, мало того, что раскинулось в том же месте, но было еще и примерно такой же конфигурации. Плевать той луже на время, на асфальт, и на ливневую канализацию! Чертыхнувшись, Борис отправил носильщика за извозчиком.

Вокруг площади громоздились все те же одноэтажные домишки. Исчез уродливый бетонный параллелепипед с банком Возрождения и магазином «Пятерочка».

На возвышении справа из безбожного небытия, сама собой восстановилась церковь. Насколько Борис помнил, здесь всегда стояли уныло-серые коробки пятиэтажек. Без них город русской славы 1812 года выглядел куда как нарядней.

По материнской линии Борис происходил из западных славян. В его генах мирно сосуществовали русские и поляки, русины и чехи, а одна из прабабок разбавила эту смесь еврейским колоритом. Отец был родом из-под Можайска. Отсюда в федотовские гены влился мощный поток русской, правильней сказать классической москаляцкой крови, присущей конгломерату восточных славян с «привкусом» фино-угров и татаро-монголов.