Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2 - [7]

— А помнишь, как нас корежило от блеска всех этих побрякушек?

— Эт точно. Было дело, я сейчас будто так и должно быть. Знаешь, а я привык к здешней жизни.

— Аналогично.

Помолчали.

— Сaballero Зверев, а как идет подготовка кадров?

— Учишь испанский?

— Угу, — в голосе Федотова прозвучало уныние.

— Я тоже учил, но ученье свет, а неученых тьма.

— И все же, как с кадрами?

— Нормально. В отделении Шульгина я собрал будущих снайперов. Официально их готовят, на инструкторов срешара.

— Не опасаешься?

— Шульгина? А что его опасаться. Он как раз подтвердит нашу аполитичность. Ты же сам ввел запрет на это дело. Двоим за болтовню объявлен бан на три месяца, третьего я выпер. Остальные все поняли, а снайперы…, да они пока и сами не знают о своем снайперском будущем.

— Хорошо, но зачем тебе вообще нужен Шульгин, не лучше ли нанять отставного военного?

— Не все так просто. Армия сильна дисциплиной, а снайпер, в этом смысле, вообще особый тип. Прикажут отстрелить пятку — отстрелит. В последний миг прикажут отставить — тут же закемарит. Понимаешь, правильному подчинению обучит не всякий офицер, в этом деле нужен талант, а у Шульгина этого не отнять. Пройдет год-другой, тогда и решим.

— Как сам-то считаешь, Виктору уже поручили разработку нашего клуба?

— По этому делу я тут кое-что нарыл. Дык вот, третье отделение иногда копает против отдельных владельцев, но предприятия они не трогают. Прикусить владельца могут, но капитал отжимать здесь не принято. Кстати, забыл сказать, в этом времени никакому жандарму и в голову не придет поинтересоваться, откуда твои знания радиодела, зато каждый «Шульгин» должен стучать об неблагонадежных. И еще, Старый, тут понимаешь, какое дело, одним словом наш Никитич в конкретной разработке.

— Ни хрена себе чепчики вязали наши бабушки! Инфа откуда?

— Шульгин вчера проболтался.

— Проболтался или дал знать?

— А вот это как раз вопрос. Психика пациента, Степаныч, порою выкидывает такие фортеля, что и с пол-литрой не разберешься, но скорее всего, у Шульгина сработало подсознание.

— Угу, жандарм, значит, сгодился, — пальцы Федотов пробарабанили по столу. — И что думаешь делать?

— А что тут думать, Виноградов тебе нужен?

— Ну то, чтобы до крайности, но Инженер в нем не без божьей искры, к тому же Катькин двоюродный брательник.

— Тогда прячем его на нашей Рублевской базе, а потом козьими тропами в Цюрих.

— И то верно, заодно займется проектированием научного городка.

После памятного разговора с профессором Поповым о создании подмосковного научного центра с заводом, дело с мертвой точки едва начало сдвигаться. Мечты Федотова уперлись в проблему отдаленности от Москвы. Это в его времени, сев за руль, ты через час можешь выйти на Красной площади. Здесь же на это уходило половина дня.

Между тем и совсем отказываться от замысла не стоило. В итоге созрело предложение разместить на высоком берегу Москва-реки, рядом со стрешаровской базой научный центр и небольшие мастерские. Пока все по минимуму, а основное производство оставить в Москве. Резонов было много. Инженеры и ученые получали прекрасные условия жизни и работы. Удачно решался вопрос сохранности секретов.

— Ну что же, как говорил генсек Хрущ: «Цели определены, задачи поставлены, за работу, товарищи!»

— А разве это не Ленин?

— Есть много, сaballero Зверев, чего нам и не снилось. Кстати, Никитич в какой партии отирается?

— Да черт его знает. Все они тут, то эсеры, то эсдеки. Без проблем переходят из партии в партию, а у нашего mudakа в голове еще те тараканы.

Переселенцам, привыкшим к жесткому делению на коммунистов, жириновцев или «медведей» с прочими либералами, постепенно открывались местные реалии.

На низовом уровне близкие по духу борцы с самодержавием друг с другом не скандалили. У одного «пионерского костра» частенько сиживали социалисты-революционеры и социал-демократы. В другом «пионерлагере» банкеты проводили кадеты в обнимку с октябристами и земцами. Спорили, конечно, но в меру, без фанатизма и мордобоя. Салон богатых людей Москвы вчера мог принимать Милюкова с Аникиным, а сегодня двадцатишестилетнего Льва Давидовича Бронштейна.

Иначе обстояло дело в эмиграции. Скрывшись от охранки, партийные лидеры даже в пределах одной партии отчаянно грызлись между собой по любому, самому малосущественному теоретическому положению. Что уж тут говорить о диспутах между различными партиями. Все это отчаянно вредило делу революции. По понятным причинам съезды запрещенных партий проводились за границей империи. Представители низовых комитетов, с большим риском собирались на эти мероприятия. Им, ведущим реальную борьбу в условиях подполья, позарез были нужны четкие инструкции, дающие конкретную цель и способы ее достижения. Вместо этого на них обрушивались споры о трактовке того или иного теоретического положения. Наставления они, конечно, получали, но их качество оставляло желать лучшего. В итоге приезжающие из России революционеры-практики едко называли эмигрантов теоретиками и литераторами, коих там действительно было подавляющее большинство.

В целом эсеры и социал-демократы друг друга поддерживали, но вот кассы и «окна» на границах у каждой партии били свои.