Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2 - [59]

После встречи с «сапогами» планировался очередной тур переговоров с дирекцией Сименс-Гальске. На закуску намечалась встреча с моряками — «родное» Адмиралтейство опять возжелало лицезреть Федотова. И на фига? Все давным давно согласовано, а специалисты монтируют уже вторую станцию. Непонятка, однако.

На «автостоянке» царил обычный бедлам. Две сцепившиеся коляски и их отчаянно матерящиеся владельцы привычно «радовали» гостей столицы. В этот дуэт гармонично вплетались крики зазывал. Борис же прямиком направился к знакомому «таксеру», к тому самому Крутояру, что подвозил их с Мишениным в самый первый приезд в Питер.

— Ох, барин, я вас издаля заметил, стакнемся не перевернемся? — белозубо улыбаясь, возница напомнил Федотову его дразнилку.

— Ага, за двугривенный в любую сторону моей души, — не остался в долгу гость столицы.

— Опять на Аптекарский или в Адмиралтейство?

— На Аптекарский, Игнат, к господину Попову, — Борис давно знал возницу по имени.

— Это мы мигом. Недавно в газете вычитал, что вы с господином Мишениным переплюнули этого итальяшку Маркони?

Сами того не замечая переселенцы стали приобретать известность, а уж если извозчики в курсе их успехов, то заинтересованные лица и подавно.

Под профессиональный треп «водителя кобылы» путь до дома профессора долгим не показался. Дверь открыла экономка. Провожая гостя в кабинет, она сообщила, что профессор со вчерашнего вечера ожидает гостя, а все семейство уже неделю, как на даче.

Удар у Александра Степановича случился в декабре, после скандального и несправедливого нагоняя в министерстве. Вообще-то, эта история началась еще при первом знакомстве, когда переселенцы услышали о планах Попова баллотироваться на должность директора института. Борис с Мишениным единодушно удивились: зачем тратить себя на администрирование? Естественно, не убедили, и Борис исподволь стал готовить профессора к предстоящему кошмару. А чем еще могла окончиться директорская карьера, когда за окном бушует революция? Только полным фиаско. Для администрирования нужен совсем иной склад ума и характер, и Борис решительно не понимал, отчего это не очевидно тем, кто этими качествами не обладает. Вот и взялся Федотов моросить в мозги профессора «пакостные» мысли. То проскользнет «отчего это чиновники видят для себя угрозу в свободных выборах директора», то «почему нельзя оценивать чиновничество исключительно, как вредоносную субстанцию».

— Но как же так, это крапивное семя губит все начинания! — горячился Александр Степанович, бросая в переселенца хлесткие фразы.

— Да, губит, но привычно же, да и только ли губит? Вам ли не знать, как министерские ежегодно подают прошения об увеличении ассигнования на образование.

— Но…

Человек своего века, профессор разделял всеобщее заблуждение об исключительной вредоносности бюрократии. В родном времени страдал этим и Федотов, пока к средине девяностых не убедился, что с приходом капитализма исчезли лишь вопли демократов о негодяях-чиновниках, зато самих «негодяев» стало заметно больше. Удивительно, но готовя профессора, Борис впервые всерьез осознал, что чиновничество везде одинаково и другим быть не может по определению. Оно может воровать, а может не воровать. Может крышевать, а может не крышевать, — главное, в какую позу его поставить. Что характерно, это в равной мере относилось и к гражданским, и к военной-ментовко-кагэбешным чиновникам. Что прикажут, то и сделают. Механизма, однако, а на железку обижаться глупо.

Именно эту незатейливую мыслишку Борис всеми силами внедрял в сознание аборигена. Не обижаться, не принимать близко к сердцу. Почему он это делал? Переселенцу не давало покоя отсутствие воспоминаний о профессоре после девятьсот пятого года. Вот и сейчас эта беседа продолжилась:

— После удара я долго размышлял над вашими словами о невозможности быстрых изменений в психологии чиновников, но как вы пришли к такому выводу?

— Как пришел? — Борис задумался.

К пониманию инерции культурных традиций, Федотов доходил неспешно, в основном интуитивно, пока не наткнулся на книгу Григория Кваши «Астрология без звезд». В ней автор показал свое видение циклов исторического развития России. Пораскинув мозгами, переселенец пришел к мысли применить постоянную времени к темпу изменения исторических события. По здравым рассуждениям эта величина должна была соответствовать смене поколений, т. е. двадцати — двадцати пяти годам. Получалось, что коль скоро изменение любой системы длится три-четыре постоянных времени, то государство после мощного революционного толчка должно окончательно успокаиваться за семьдесят… восемьдесят лет, а процесс трансформации в самом общем виде должен иметь характер выполаживающейся экспоненты.

Этот вывод удивительным образом совпал с процессами в СССР. Стремительные в начале темпы изменения культуры постепенно замедлялись, а конец эпохи Брежнева и вовсе признали периодом застоя. Нечто аналогичное происходило и при Петре Великом.

Распространяться о собственной «гениальности» Борис благоразумно поостерегся, навешав лапши о случайной беседе с незнакомцем.

— Не дай бог такое узнать моему батюшке, — вздохнул Александр Степанович, — священнику было бы больно слышать о единстве физической картины мира и божественной природы человека, но мне ваши выводы опровергнуть нечем. Публиковаться не собираетесь? — в вопросе едва уловимо прозвучало утверждение.