Ох и трудная эта забота из берлоги тянуть бегемота. Книга 2 - [4]

Конечно, таковыми являлись не все сторонники перемен, но весьма и весьма существенная их часть. Об этой особенности российских социалистов говорить было не принято, а отдельные публикации на эту тему вызывали яростный протест.

Переселенцы пошли еще дальше — им удалось показать, что у наиболее последовательных сторонников социальных перемен впереди маячит откровенная русофобия. Слышать такое из уст каких-то реэмигрантов было и странно, и даже неприятно. Некоторые оценки «чилийцев» оказались даже жестче, нежели царившие в жандармерии.

Не была обойдена вниманием и позиция власти. И опять в уши поручика полились весьма нелицеприятные оценки. К удивлению Виктора, его визави не заходились в праведном гневе по поводу расстрела девятого января. Расстрел безоружных, они называли расстрелом безоружных, но говорилось об этом, как о каком-то чисто техническом мероприятии.

Более всего Шульгина поразил взгляд переселенцев на реформу образования, проведенную в конце минувшего века министром просвещения графом Толстым.

Этот крендель посчитал, что свободомыслие проистекает от изучения точных наук, и как тот герой Грибоедова распорядился срезать часы на естественные науки, одновременно в разы увеличив изучение «мертвых» языков.

В результате держава получило прорву неустроенных гуманитариев, и острейший недостаток инженеров.

— Виктор! — жандарм впервые видел разъяренного Федотова, — объясни мне, старому, как изучение арифметики может повлиять на умонастроение? Получается, если кто-то изучил, что два плюс два равно четырем, то он стал врагом престола, а если туп, как пробка, то стал защитником. Следуя этой логике, все сторонники престола полные дебилы. Вот и получается, что такая «гениальность» Толстого лупит нас круче японцев. Мне катастрофически не хватает инженеров, а ты вынужден бороться с толпами безработных гуманитариев.

Зверев выразился короче: «Шульгин, знаешь, почему наш флот непотопляем? Потому что офицеры деревянные».

В результате обработки сознания с какого-то момента Виктор почувствовал себя как бы над схваткой.

Нет, он не перестал защищать свои идеалы, но границы его мира в один прекрасный момент раздвинулись. В нем нашлось место и эсерам с кадетами, и социал-демократам с черносотенцами. Не остались в стороне и анархо-синдикалисты с ярыми сторонниками самодержавия. Просто одних надо было в принудительном порядке «лечить», а других… Других, тоже надо было бы «подлечить», да вот же незадача — их-то он как раз и защищал. Как ни странно, но отступившее ожесточение, только повысило результативность его работы, что отразилось на отношении к нему руководства. Все бы хорошо, но меланхолия нет-нет, да накрывала Шульгина черной волной, как сегодня, когда он встретился со своей первой юношеской симпатией. По иронии судьбы в той жизни он назвал ее «Чайкой», и это имя стало ее псевдонимом.

Чтобы отвлечь товарища, Зверев выдал последнее «озарение» Федотова:

— Не переживай, все что мы наблюдаем в подлунном мире, есть всплеск обыкновенного исторического процесса. Как говорит Старый, нарастание потенциалов психической энергии, приводит к пробою межклассовой изоляции. Отсюда мгновенный сброс энергии и выравнивание потенциалов, то есть накопление энтропии. Это и есть революция. Я же полагаю, озаботься Россия созданием настоящего КГБ, проблем было бы на порядок меньше.

В этот момент морпех больше всего напоминал кота, выудившего из аквариума золотую рыбку.

— Дмитрий, но это же… как ты можешь так об этом говорить?! — Виктора ощутимо передернуло.

— Эт, точно! Зато всех противников российской государственности такая контора вычищает на раз.

— Черносотенец!

— От жандарма и слышу! — Зверев в очередной раз плеснул на донышко «антидепрессанта», — Черносотенство, партайгеноссе Шульгин, есть слепая реакция этноса на угрозу, я же толкую о комплексном подходе к делу организации системы безопасности державы! Заметь, не только твоей конторы, а многокомпонентной системы. Иначе хана котенку.

Когда переселенцы впервые озвучили жандарму идею тотального промывания мозгов в сумме с грамотной организацией спецслужб, которые Зверев называл то КГБ, то НКВД, Шульгин на время онемел. И было отчего — не жалея красок Димон рисовал многотысячные колонны борцов за справедливость, дружно шагающих на лесоповал.

«Виктор, все путем. Шаг влево, шаг вправо — побег! Прыжок на месте — провокация! Стреляю без предупреждения», — так, по мнению Дмитрия Павловича, должна была работать «его» система.

Признавая необходимость усиления третьего отделения, идею оболванивания офицер категорически не принимал. Сама мысль о возможности манипулирования сознанием казалась ему кощунственной. Особенно неприятно ему было слышать, что влиянию в равной мере подвержены и люди простые, и образованные.

Наивный. Разве мог он противостоять извращенному уму человека будущего, к тому же на тройки окончившему факультет психологии?

Как известно, факты вещь упрямая, и после демонстрации ряда приемов психолингвистического воздействия Виктор убедился в справедливости очередного откровения «чилийцев». Параллельно он заинтересовался психологий, основы, которой давал ему троечник из будущего. Справедливости ради надо отметить, что троечником Зверев был лишь отчасти — любимые предметы он сдавал на отлично. Жаль, что таковых было немного.