Огюст Ренуар - [94]
Другой моделью, которая заставила меня помечтать, была Миссиа Годебска (в момент создания портрета — Миссиа Эдвардс). Ее муж производил на меня еще большее впечатление, чем она сама. Я тогда учился в коллеже, но из-за ангины сидел дома, что и позволило мне ощутить исходившую от этих двух энергичных и первобытно сильных людей необычайную атмосферу жизнелюбия. Мало сказать, что Миссиа была красива. Хорошо знавший ее Альбер Андре рассказывал, что когда она входила в ресторан, посетители переставали жевать. Дочь разорившихся польских магнатов, она выросла во дворце, где прислуга редко получала жалованье, но куда съезжались короли и королевы, артисты и миллионеры послушать, как она играет на одном из своих тридцати роялей. Провозвестница Жироду>[179], заявившего в «Ундине», что всякий театр — театр одной пьесы, Миссиа уверяла, что каждый рояль пригоден для исполнения только одной мелодии и что нельзя, например, как следует сыграть фугу Баха на инструменте, оказавшемся подходящим, скажем, для музыки Шуберта.
Она испытала настоящую нищету, ей приходилось ночевать на скамьях в городских парках, была богата так, что не знала размеров своего состояния, выходила несколько раз замуж, дружила со всеми талантливыми представителями литературы и искусства, и это в годы, когда Париж не ведал счета талантам. Ее друзьями были Боннар>[180] и Дебюсси>[181], Малларме и Ренуар. Она была замужем за Шарко>[182], близка с Бертло>[183], вдохновляла Дягилева>[184], который говорил, что без Миссии не было бы русского балета в Париже. При том что ее прошлого хватило бы на десять полноценных жизней, она сохраняла девичий облик. Вероятно, в эпоху портрета Ренуара она в самом деле была еще очень молода. Затруднения осажденных кредиторами родителей открыли ей глаза на жизнь в возрасте, когда девочки играют в куклы. Общение с Бахом и Данте в загробном мире, а с Прустом и Сибелиусом в настоящем заменило ей школу. Она говорила на всех языках и слегка картавила, что прибавляло прелести ее выговору.
Эдвардс был деловым человеком. Турок по происхождению, он и казался скроенным поистине как турок. Он рвал зажатую в пальцах колоду карт и гнул монеты. Его отец, парижский делец, финансировал Дюран-Рюэля после войны 1870 года. Сын управлял множеством предприятий. Больше всего меня впечатляло общество со звучным названием «Оборудование порта в Сантандере». Эдвардсу принадлежала крупная газета, кажется, «Le Matin», угольные копи, медные, никелевые и железные предприятия. Он добывал в Провансе бокситы для изготовления нового металла — алюминия, которому предсказывал великое будущее. Желая доставить удовольствие Миссии, он приобрел автомобильную фирму — кажется, «Mors». Чтобы добиться такой женщины и на ней жениться, он придумал следующий способ: каждый вечер приглашал на обед всех ее друзей. Чтобы не оставаться одной, она была вынуждена присоединяться к компании. Эдвардс усаживал ее по правую руку и всякий раз под салфеткой она обнаруживала футляр с бриллиантом большой цены.
«Какая женщина могла бы устоять?» — говорил мой отец. У Миссии был муж, замечательный человек, талантливый писатель, веривший в свои деловые способности, основатель первого серьезного прогрессивного журнала. Эдвардс скупил его предприятия, которые влачили жалкое существование, и послал его ворочать какими-то делами на край света. Это был Таде Натансон>[185], вдохновитель «La Revue Blanche». Миссиа была честной супругой. На настояния Эдвардса она согласилась не раньше, чем Натансон, поняв, что бесполезно бороться с ураганом, вернул ей свободу.
Злые языки обвиняли Эдвардса во множестве злоупотреблений. Он даже, будто бы, не придавал чрезмерной цены человеческой жизни. Позднее, после царствования Миссии, вышедшей замуж за художника Сера, Эдвардс во время путешествия по Рейну потерял свою новую жену, известную актрису. После ужина, за которым было немало выпито, она свалилась в реку и не выплыла. Парижские сплетники намекали, что не обошлось без «подталкивания». Но эти намеки ничем не подтвердились. Упоминаю я о них только для того, чтобы дать представление об интересе, с каким французы в начале века следили за каждым поступком Эдвардса. Как бы то ни было, отцу он очень нравился и тот платил ему также известным расположением. Это было тем более примечательно, что Эдвардс ненавидел живопись примерно так же, как отец деловые предприятия. Если Миссии удавалось заманить его на выставку, он исчезал мгновенно и шел выкурить сигару со своим шофером в ближайшей закусочной. Тем не менее он присутствовал на всех сеансах, пока отец писал портрет Миссии. Эдвардс уводил Габриэль в маленькую кухню и играл с ней в карты. Как только Ренуар делал перерыв, он бросался к нему, и они начинали оживленно разговаривать о чем придется. За исключением живописи и коммерческих дел они обнаруживали сходные вкусы во всем — в еде, женщинах, странах — и разделяли одни и те же антипатии.
