Огюст Ренуар - [93]

Спустя сорок лет, после того как я в последний раз позировал с длинными волосами, мне пришлось увидеть свой портрет в Нью-Йорке у Дюран-Рюэля. Он был выставлен для продажи, и нас с женой это очень соблазнило. Я изображен на нем в красивом костюмчике из синего тонкого бархата с внушительным кружевным воротником. Такой костюм был очень распространен под названием «маленький лорд Фаунтлерой». В руке у меня обруч, я стою лицом к публике, поглядывая на нее не особенно приветливо. Мне неизвестно, что побудило отца представить меня в костюме, который я ненавидел. Играло ли тут роль теплое воспоминание о Ван-Дейке, хотел ли он испробовать, как справится с резкой массой темно-синего, глубокого, как ночь, цвета, не повредив тону кожи, — сказать трудно. Прежде чем принять окончательное решение, мы с женой посоветовались с Габриэль. Она энергично запротестовала. «Это вовсе не ты, каким ты обычно был. Эту курточку приходилось надевать на тебя насильно, и ты при этом бил меня ногами». Но отец был неумолим, и мне тогда пришлось подчиниться. Мысль о неприятных сценах, которые сопровождали возникновение этой картины, отвратила нас от покупки.

С портретом Воллара произошла целая история. Уже много лет прошло со времени его первого визита в Замок Туманов. Он познакомился с Сезанном, который признал его единственным маршаном своих картин — «раз другие начхать на меня хотят…» — и стал заслуженно наживать состояние, заставившее Париж удивляться. Воллар жил в подвальном этаже своей лавки на улице Лафитт. В этой странной квартире громоздились картины Сезанна, редкие издания и ценная мебель. Он принимал всех известных в Париже любителей искусства, устраивал пышные обеды в креольском стиле, которые приготовлялись кем-нибудь из его родственников с островов. Воллар выглядел в то время крепче, выше, смуглее, чем когда-либо: отец говорил — красивее. «Раньше он был Отелло. Старея, он становится Массиниссой, царем Нубии». Воллар по-прежнему сидел с полузакрытыми глазами, особенно, если у него спрашивали цену за полотно Сезанна. Мне отлично запомнилась его лавка, выкрашенная желтой охрой. Впрочем, все вокруг казалось мне этого цвета, то более, то менее темного, начиная от его костюма из великолепного коричневого твида до смуглого лица южанина. Войдя, вы натыкались на картины. Они стояли, прислоненные к стене. Если клиент протягивал руку, чтобы повернуть одну из них, его останавливало знаменитое замечание: «Эта картина не может вас интересовать. Она не для вас». Лишь много позже этот удивительный человек перекочевал в моем представлении из мира сказки в действительность. На мое мальчишеское воображение действовала обстановка: цвет обоев, увиденные полотна, голос Воллара: «Скажите, пожалуйста, мсье Ренуар…», — и голос моей матери, пытавшейся узнать от Воллара секрет приготовления рассыпчатого риса, который всегда у него подавался. Он объяснял: «На острове Réunion^[177] нет часов. Туземцы наливают наугад воды, сыплют рис в старую посудину, ставят ее на костер из стеблей сахарного тростника и ложатся спать, а когда просыпаются, рис оказывается сваренным, да так, что прелесть!» Такое торжество инстинкта над разумом радовало моего отца.

Когда Ренуар писал портрет Воллара, его раздражал костюм модели. Воллар был очень кокетлив и одевался у модного портного. Ренуар грустно качал головой: «Вы выглядите, словно нарочно переодеты!» Потом он привык к элегантности Воллара и писал его таким, каким тот выглядел обычно. Сезанн создал великолепный портрет Воллара в белой сорочке. Хотя в самом большом портрете он не решился ее дописывать. «Если я изображу еще и булавочную головку, я рискую разрушить равновесие картины и придется все начинать сначала». Воллар, который чувствовал себя неустойчиво на подмостках, куда его взгромоздил Сезанн, умолял его ничего не трогать. Он и так падал два или три раза, ушиб колено, вопреки заверениям Сезанна: «Вы ничем не рискуете при условии, если будете неподвижны как яблоко. Разве яблоко двигается?»

Ренуару хотелось писать Воллара в наряде восточного царька. «Если бы удалось найти костюм сатрапа!» Булочница, неравнодушная к армии, предложила взять напрокат генеральский мундир. Габриэль стояла за наряд укротителя цирка. Это было уже лучше, но костюму не хватало царственности. Роясь в ящиках комода со всяким старьем, отец обнаружил купленный им когда-то в Испании костюм тореадора. «Воллар не похож на тореадора, но цвет ему подойдет». Все наши друзья сочли это шуткой. Отнюдь нет! Ренуар нисколько не думал подшучивать над своей моделью. Он написал портрет, всем нам известный. Еще теперь я встречаю людей, которые мне говорят: «Ваш отец хотел посмеяться над Волларом». Как будто пишут шедевр, для того чтобы подшутить!

Портрет мадам де Галеа очень волновал меня, так как отвечал моему представлению об императрице Жозефине. Мое пристрастие к солдатикам в наполеоновских мундирах отнюдь не уменьшилось. У меня их было множество и среди них целый комплект, представлявший Наполеона и его двор. Разумеется, там фигурировала и Жозефина в белом с золотом платье, окруженная придворными фрейлинами. Когда Габриэль мне рассказала, что дама на портрете тоже креолка, мой восторг не имел границ. Эта дама была действительно красива, изысканно воспитана, и Ренуар был рад возможности ее писать. Знакомство с мадам де Галеа произошло через Воллара, он же взялся достать все необходимые аксессуары. Несомненно, не я один находил сходство между мадам де Галеа и Жозефиной Богарне, потому что в мастерскую стала поступать мебель явно под стиль «Консульства»