Огюст Ренуар - [78]

Нашим любимым блюдом был печеный картофель, а зимой каштаны, приготовленные тем же способом, в золе. У моей матери все готовилось в соответствии с ее характером: быстро, просто, четко и чисто. Никакого «жареного сала»; оливковое и сливочное масло служили только раз — потом кастрюлю беспощадно чистили. Наш стол отвечал основному правилу Ренуара: обильно, но малыми средствами. Употреблять самое лучшее, но экономно. Ренуар недоверчиво смотрел на людей, не пьющих вина: «Они скрытые пьяницы». О тех, кто не курит, он говорил: «У них какой-нибудь тайный порок». Моя мать была лакомкой, как «кошка». Ренуар утверждал, что она таким образом отдает свою дань Церере и Бахусу. Он не верил, что греческие боги навсегда ушли из мира.

IV

Несчастный случай — падение с велосипеда, — превративший жизнь моего отца в мучение, произошел в 1897 году в Эссуа.

Эссуа, родина моей матери и Габриэль, сохранил и поныне облик старой деревни. Нет в мире места, которое я мог бы сравнить с Эссуа. Там прошли счастливейшие годы моего детства. Волшебство начиналось за пятнадцать километров от деревни, со стороны Парижа, там, где равнина Шампани резко переходит в каменистые, покрытые виноградниками пригорки. Еще сохранился пограничный камень, которым отмечали границу королевств Шампани и Бургундии. Дальше простирается пейзаж, который встречается всюду, где делают хорошее вино, с рекой на дне долины — тут это Сена, в Умбрии — Фолиньо, в Калифорнии — Нала Ривер. Внизу расстилаются луга, пасутся коровы; склоны покрыты виноградниками и перелесками; наверху сравнительно пустынные плато. В Эссуа такие плато называют залежами. Они усеяны плоскими камнями, там водится множество гадюк. Из этих плоских камней строят будки и хижинки с толстыми стенами и каменной же крышей; в них прохладно даже летом, и виноградари советуют вам надеть куртку, если захочешь там отдохнуть.

Через Эссуа течет Урс, приток Сены. Берег затенен красивыми деревьями. Дно реки покрыто длинными колеблемыми течением водорослями. Урс прихотливая речка и, вероятно, поэтому Ренуар так любил ее писать. Течение в иных местах совсем не чувствуется, и вода становится поэтому зеленоватой. Уроженцы Эссуа называли такие места ямами: была яма «тополей», другая «коровы», названная в память утонувшей там некогда коровы. Родители запрещали детям подходить к этим ямам, уверяя, что попавшего в водоворот человека засасывает, как муху в воронке, когда наполняют вином кувшин. Ренуар особенно любил те места, где река бежит по камешкам: «Словно расплавленное серебро», — говорил он. Эти отблески солнца воспроизведены на многих картинах. Отец отлично себя чувствовал в Эссуа и, покрывая холсты краской, одновременно развлекался и нашим обществом и обществом крестьян. Деревня расположена довольно далеко на восток от Парижа, так что его влияние не ощущалось. Климат здесь континентальный. На залежах воздух так же резок, как в Лотарингии. Под стать климату и акцент жителей. Теперь радио, к сожалению, нивелирует язык французов. Я уверен, что сейчас местное наречие в Эссуа понимают только некоторые старики.

Габриэль запомнила первое появление «патрона» в Эссуа. Моя мать приехала раньше и сняла дом на краю селения, на дороге в Лош, напротив владений Поля Симона, презираемого виноделами за то, что он сеял рожь, и рядом с Руайе, каменотесом, который делал надгробные памятники. Задняя дверь дома выходила на дорогу в Пти Кламар. Так называется группа больших деревьев, обнесенная довольно высокой каменной оградой и возвышающаяся посреди равнины между рекой и пригорком Тер-а-По. Кламар — старинное название кладбища. В Пти Кламар будто бы похоронен якобинец 1792 года. Им было отправлено на гильотину столько кюре, что, когда он умер, местный священник, чувствуя поддержку нового правительства Наполеона, отказал покойному в христианском погребении. Его похоронили вне кладбища, отсюда и название Пти Кламар.

Габриэль, которой было восемь лет, играла со сверстниками во дворе дома, Надо сказать, что в Эссуа при каждом доме есть окруженный со всех сторон сараями двор. В этих просторных каменных помещениях без окон, с непомерно большими проемами дверей стоят в ряд чаны, где бродит виноград; огромные деревянные цилиндры я сравнивал с башнями крепостей эпохи меровингов. А как прохладно было в этих сараях! И все же бургундское солнце летом крепко жарило.

Моей матери было тридцать один год. Вот что рассказывает Габриэль: «Она была уже полной, но не грузной, и живой. Она угостила нас свежей булкой и дала по большому куску шоколада. Пьеру было два года, у него красиво вились темные волосы. Ренуар появился с ящиком красок и мольбертом. Мы с подружками нашли, что бедняжка очень худой!» Габриэль часто приходила навестить маленького Пьера и получить шоколад. «Патрона видели мало. Он отравлялся один в поле писать. В деревне говорили, что в Париже он продает эти картины. Говорили также, что он не такой, как все». Вернувшись, он любил погреть спину у очага. В те времена во французских деревнях почти все приготовляли в больших очагах, только хлеб пекли в печке. «Странно все-таки, имея в Париже красивые чугунные печи с никелированными украшениями, любить горящие дрова». Обладавшая феноменальной памятью, Габриэль повторяла мне три четверти века спустя слова своих соотечественников по поводу этого странного гражданина. «Не то, чтобы его боялись. Просто видели, что это что-то не то. Находили его невзрачным и некрасивым, так как тут любили только полных. Твоя мать, которая не могла пожаловаться на худобу, считалась хилой. Твоя бабушка Мели слыла красивой, ведь она была похожа на шкаф. Забавнее всего, что на самом деле он не был худым. Мне об этом говорила хозяйка, да я и сама видела, поскольку вечно торчала у вас. Вот только лицо его не красило. К тому же он не пил, что объясняли болезнью. Про политику не разговаривал, носил немодные галстуки. И все-таки его любили. Даже тетка Батайе, уж на что дикая, и то позволяла ему писать своих карапузов. Никому кроме твоего отца не пришло бы в голову пойти к Батайе, к беднякам, найти там что-то хорошее и объявить, что ему у них нравится».