Огюст Бланки - [75]

Вручение петиции происходило 7 марта. А за два дня до этого, 5 марта, правительство издало декрет о всеобщем избирательном праве, которое увеличило число избирателей во Франции с 240 тысяч человек до 9 миллионов. Тот же декрет определил дату выборов в Учредительное собрание, назначив их на 9 апреля. Это было важнейшим политическим завоеванием февральской революции, торжеством демократии. Тем более странная на первый взгляд беседа произошла в Ратуше при вручении петиции Центрального республиканского общества, в которой о выборах ничего не упоминалось. Выслушав ответ Ламартина по поводу петиции, Бланки заявил:

— Мы намереваемся также вручить Временному правительству новую петицию, которая покажется, быть может, несколько запоздалой, чтобы потребовать отложить проведение выборов, которые мы считаем преждевременными.

Преждевременными? Но ведь за право народа выражать свою волю сам Бланки вел героическую борьбу! Поэтому его слова выглядели парадоксом. В самом деле, человек, посвятивший себя тому, чтобы народ обрел лучшую участь, получил больше прав, вдруг выступает против скорейшего предоставления этому народу возможности сказать свое решающее слово на выборах, то есть реально участвовать в управлении страной. А между тем Бланки выражал самые благородные демократические стремления. Он справедливо рассматривал всеобщее избирательное право, демократию вообще не как отвлеченные категории или форму политического красноречия. Бланки думал об их практическом осуществлении в условиях тогдашней Франции. Ее население уже полвека непрерывно жило при монархических режимах. Большинство французов составляли крестьяне, которые имели очень смутное представление о политике. События февраля 1848 года в Париже казались им странными и непонятными. Жорж Санд писала, что крестьяне провинции, где она жила, считали, что в Париже действует кровожадный человек по имени «Отец Коммунизм», от которого идут все беды. Они думали, что Ледрю-Роллен — это герцог Роллен, а Ламартин и Мари — любовницы герцога Роллена, которых зовут Мартина и Мари. Конечно, не везде и не все видели события в таком фантастическом облике. Во всяком случае, голосовать на выборах они будут так, как им подскажет, например, местный кюре-или кто-то другой, кому они привыкли верить...

Ламартин, конечно, знал это не хуже Бланки. Но тем легче предстоящее голосование и выборы законного Учредительного собрания смогут ликвидировать влияние парижских революционных клубов. Как признавался тогда министр иностранных дел Ламартин в доверительных беседах с послами Англии и России, его цель — «борьба против клубных фанатиков, опирающихся на несколько тысяч негодяев и уголовных элементов». Но с представителями восставших рабочих он говорил, конечно, другим языком. Выслушав заявление Бланки, он встал в позу оскорбленной добродетели и торжественно объявил, что Временное правительство взяло на себя обязательство спасти свободу и вернуть власть нации путем всеобщих выборов. Поэтому их долг не продолжать «более одной лишней минуты осуществление диктатуры, которую мы взяли на себя под бременем обстоятельств».

На заседании своего клуба Бланки предлагает написанную им петицию о выборах, которая единодушно одобряется:

«Граждане, немедленные выборы в Национальное собрание были бы опасностью для республики...

Внимание народа, в особенности в деревнях, привлекают только знатные представители побежденных партий; люди же, преданные демократическому делу, остаются почти неизвестными народу. Свобода выборов была бы фиктивной; сплотившиеся против народа враждебные ему силы неизбежно извратили бы его волю...

Если же в результате выборов, поспешное проведение которых было бы столь же опрометчивым, сколь и неоправданным, Учредительное собрание окажется контрреволюционным, Республика не отступит. Сколько же кровавых событий уготовит эта борьба в будущем?..

Мы требуем поэтому отсрочки выборов и посылки в департаменты граждан, уполномоченных просветить сельское население».

Опасность гражданской войны, которую предсказывал Бланки, представлялась тем более реальной, что иллюзия чуда ликвидации «недоразумения», как называл Ламартин классовую борьбу, рассеялась буквально в первые же недели после революции. Монархию Луи-Филиппа Маркс именовал «акционерным обществом», которое отделалось от своего директора, то есть от короля. Но это не спасло его от банкротства. Казна была пуста, французский банк оказался под угрозой краха. Это означало бы катастрофу для господства финансовой буржуазии. Но Временное правительство, его министр финансов Гарнье-Пажес решили спасти банкиров за счет мелкой буржуазии, крестьянства, за счет всего народа. Этой цели служила целая серия финансовых декретов. 8 и 9 марта в Париже происходит демонстрация мелких торговцев и предпринимателей, так называемый «финансовый мятеж». Они требовали отсрочки выплаты своих долгов банкам. Им отказали, обрекая их на разорение. Так рушился союз средней и мелкой буржуазии, возникший в дни революции. Затем правительство повышает налог на землю почти в полтора раза («45-сантимный налог»). Бланки говорил, что эта мера «привела его в отчаянье» и что в ней «смертный приговор для республики». Действительно, последовал взрыв недовольства крестьян революцией. Его усиливали слухи о том, что деньги крестьян идут не на спасение богатейших банкиров, а на содержание Национальных мастерских и Национальной гвардии. Крестьяне гневно заявляли, что не желают кормить «парижских дармоедов», то есть безработных. Ясно, насколько обоснованной была растущая тревога Бланки по поводу проведения выборов в таких условиях. Но тем более активно выступают за них все контрреволюционеры — крупная буржуазия, банкиры, монархисты всех мастей: легитимисты, орлеанисты, бонапартисты. Проблема выборов становится в центр политической деятельности Бланки.